История болезни. Том 1. Педиатрия. Сергей Валерьевич Уткин

и подтянулись другие… Когда количество рассказов перевалило второй десяток, пришла мысль собрать записи в один файл.

      Сперва это были "Байки старого слесаря". Однако за бортом оставалось много историй про детство и школу, про другие мои работы и увлечения. Вставил их, а потом стал думать: как же теперь назвать все это?

      Думал долго, крутил так и эдак. А потом на память пришли строки Владимира Высоцкого:

      Я лёг на сгибе бытия,

      На полдороге к бездне,

      И вся история моя —

      История болезни.

      Моя тоже.

      Важное примечание. Как уже сказано выше, книга составлена из рассказов, написанных в разные годы. Однако расположены они не по дате написания, а по времени действия. В первом томе я собрал всё, что касается моего детства.

      Час зачатья я помню неточно

      Здесь требуется маленькое вступление: в детстве я болел часто, в больницах бывал регулярно. И каждый раз в приёмном покое матушка моя отвечала на одни и те же вопросы: какой я по счёту, какая была беременность, как вообще уродился… Все эти вопросы задавались в моём присутствии. Видимо, медики считали, что я ещё ни фига не понимаю. Так что к семи годам я уже чётко знал, что появился на свет после двух неудачных заходов и с помощью кесарева сечения…

      Итак, к моменту моего зачатия матушка уже успела побывать замужем, развестись и дважды забеременеть. Оба раза неудачно, так что где-то на небесах меня ждут мои старшие братик и сестрёнка. Третий заход случился, когда матушке было уже двадцать семь, по советским меркам возраст для родов критический. То есть, или сейчас, или всё. Первое время наблюдали в поликлинике Октябрьской железной дороги, а когда дело запахло керосином – закинули на сохранение в роддом Смольнинского района. Повторялась ровно та же история, что и с моими старшими братом и сестрой: у матушки во время беременности отказывали почки, начинался отёк и избыток жидкости убивал плод.

      Как уж там над маманей колдовали, как нас обоих удерживали на этом свете – не знаю. Где-то в начале сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого матушку по её же просьбе отпустили из роддома. Сентябрь выдался тёплым, за окном красота, а ты сиди в палате и дыши этой хлоркой? Упросила, отпустили. Но строго-настрого наказали: как только лёгкое недомогание – звони в "неотложку" и говори, чтобы везли в Смольнинский роддом!

      Вызывать неотложку пришлось через неделю. Матушка решила сходить в баньку, аккурат в двух шагах от Смольного. Это сейчас на этом месте стоит здание Областного исполкома, а до семьдесят восьмого года там была одна из старейших питерских бань. Сходила матушка в парилку, до общаги на Красного Электрика решила пешочком прогуляться, благо недалеко и ветерок на улице такой приятный… Ну и прогулялась. К вечеру температура и подозрение на пневмонию. Соседки по общаге вызвали "неотложку", приехала бригада с какой-то грымзой во главе. Матушка, как велено, кричит "Меня в Смольнинский роддом надо!" А грымза в ответ "Она ещё тут командовать будет!" И уволокли в родильный дом Калининского района, который в тот день был дежурным. Где матушку видели первый раз в жизни.

      Опять же, не знаю деталей, но матушкина простуда дала новый оборот всем болячкам. Срок на тот момент был семь месяцев, шансов на сохранение не было никаких и было решено делать кесарево сечение. Мол, вытащим, а там посмотрим.

      Как там со мной было – извините, не помню. И матушка не в курсе. Прямо из операционной меня утащили в детскую реанимацию, потом зафутболили в "аквариум" – специальную камеру для недоношенных.

      А матушка запросто могла уйти, и не один раз. Первый раз во время операции. Анестезиологи что-то пролопушили и мать проснулась у них на столе, с разрезанным животом. Хорошо, вовремя заметили…

      Второй раз сразу после операции, когда наркоз отошел. Мать рассказывала:

      – Лежу в палате одна. Свет в палате выключен и только из коридора лампочка малость освещает. За головой как тёмный занавес. И чувствую, меня в эту темноту начинает затягивать, будто кто-то койку туда плавно так катит. Вот уже темнота лоб закрыла и к глазам подбирается, потом дальше. И вдруг я понимаю, что, если до сердца дойдёт – всё, конец. И я резко села, стряхнула темноту. Отдышалась, опять легла. А глаза плохо видят после наркоза, состояние как в дремоте. И вроде как дверь приоткрылась, луч света и в этом луче женщина стоит, вся в белом, на голове вроде как круглая такая шапочка. Спрашивает: "Все хорошо?" И я бормочу "Все хорошо, нянечка, я только посплю немного"…

      Что за нянечка приходила, приходила ли вообще и нянечка ли это была? Не знаю… Но вот только после этого визита мы оба пошли на поправку.

      Тогда же мама пообещала крестить меня, если выживу. Вот только затянули мы с выполнением обещания аж на двадцать пять лет.

      Дерево без корней

      Моя матушка, Уткина Тамара Николаевна, родилась 20 января 1942-го года, в деревне Каменки Масловского (ныне Некоузского) района Ярославской области. У бабки моей, Татьяны Васильевны Груздевой, это был четвёртый ребёнок – старшие три пацана были рождены