Там, в гостях. Кристофер Ишервуд

надо кое-что уяснить…»

      Но вот нацисты пришли к власти, и я вынужден признать, что политикой серьезно не интересовался и партизаном не был. В Берлин я прибыл безответственным искателем огонька. Проказником, что получил удовольствие в тот день на квартире Braut Вальдемара и захотел добавки. Однако позже, исследовав ночную жизнь Берлина вдоль и поперек, я начал уставать от нее и заделался пуританином. Жестоко критиковал порочных иностранцев, кто ехал сюда в поисках удовольствий, – они, мол, эксплуатируют голодающий рабочий класс Германии, обращая их в проституток. Негодовал я искренне и даже оправданно: когда видишь закулисье ночной жизни Берлина, она кажется тебе жалкой. Но изменился ли я внутри? Не остался ли столь же безответственным, раз бегу от такой ситуации? Не предатель ли я?

      Не знаю. Не знаю. Не хочу думать обо всем этом сейчас. Чувство вины меня утомило, да и с какой стати я виноват?! Кто это решает? Нечего вешать на меня ответственность за Германию. У кого есть такое право? Нет, не стану я обсуждать эту тему. Слишком запутался. Чувствую себя комодом, в котором перемешались предметы одежды – надо их вытряхнуть и перебрать. Хватит уже говорить о том, как мне мыслить и что чувствовать. Надо отыскать некую первооснову истинного чувства и отталкиваться от него, и неважно, насколько оно мало.

      Что мне по правде дорого? Прямо сейчас, если речь о любви, то, наверное, Вальдемар. Не сам Вальдемар, а то, что он собой представляет. Я настолько плотно отождествляю себя с ним, что даже это странствие вижу его глазами. Что я люблю в Вальдемаре, так это незамутненность и невинность его опыта; то, как он с чистым сердцем пускается в путь на поиски приключений. А еще я люблю его эгоизм и отсутствие чувства вины. Он не обременен совестью, заставляющей придерживаться позиций и мнений. Он очень свободен, уязвим и одинок. Я люблю его, но по-особенному, так, как любят животное. Я от него ничего не жду, лишь бы оставался молодым, бесстрашным и глупым. По сути, я хочу невозможного.

      Мы едем вдоль долины Эльбы. Высоко, на неприступном с виду склоне скалы с видом на реку, красной краской намалеваны огромные серп и молот.

      – Ого, – произнес Вальдемар, глянув на меня с задорной улыбкой, – да нацисты про все забудут, пока это счистят!

      Это мое последнее воспоминание о Германии.

      Ганс Шмидт встретил нас с поезда на железнодорожном вокзале в Афинах. Англичанин тоже пришел. Этих двоих я бы узнал и без подсказки Вальдемара, настолько они выделялись из толпы местных. Даже их жесты имели иной ритм.

      Ганс обнял Вальдемара и по-свойски шлепнул его по заду.

      – Servus[29], – сказал он, поглядывая на меня так, что я уже начал задумываться, что такого понарассказывал ему Вальдемар обо мне в письме.

      – Как поживаете? – произнес англичанин.

      Терпеть не могу выражение «вялое рукопожатие». Уж больно оно отдает моральным суждением предводителя скаутов. Скажу так: Амброз бегло, будто искусственную, вложил свою руку в мою и тут же отдернул.

      – Рад,

29

Приветствую (нем.).