Ярослав Мудрый. Павел Загребельный

а на рассвете – айда, – совершенно трезвым голосом сказал Какора.

      Сивоок сделал вид, что не слышит. Он стоял на валу, среди густой, не топтанной уже, видимо, множество лет травы, смотрел то на Яворово озеро, закованное в объятия лесов, то на город, с его лысыми пригорками-холмами и зелено-кипучими ложбинами, видел внизу, на зеленой мураве, Ягоду с ее маняще белыми ногами, слышал из-под земли звон невидимых молотов, которые ковали где-то тихое серебро, золото и режущее железо, был поднят над миром на этих валах, но и ощущал скованность в сердце, словно эти валы пролегали через самое сердце, и необъяснимая печаль толкала его за эти валы, за ворота, назад, в широкий мир, выйти, вырваться, выбежать, удрать. Вечная страсть к побегу. Откуда и от кого? Разве не все равно?

      Но сказал совсем другое:

      – Зачем нам торопиться?

      – До окончания тепла нужно выбраться отсюда, – сказал Какора. – Должны быть в Киеве до первых холодов. Дорога трудная и длинная.

      – Не знаю, пойду ли я, – ответил хлопец.

      – То есть как?

      – А зачем ты мне нужен? Лучука убил. Мы к тебе с добром, а ты – злом ответил?

      – Не ведая.

      – Такая у тебя душа нечистая. Не могу я с тобой.

      – Заберу, – пригрозил Какора – Присилую.

      – Попробуй.

      – А если нет – мечом ударю, как и твоего сопливого.

      Он не успел закончить. В Сивооке закипело то непостижимое, что получил он в наследство от деда Родима, он подскочил к купцу, схватил его за корзно, встряхнул, а когда отпустил, тот полетел торчком и плюхнулся крестом в густую траву. Хлопец встал над ним, сторожко следя за каждым его движением. Когда правая рука купца потянулась к мечу, Сивоок молниеносно наклонился, отбросил руку купца, выхватив у него из ножен меч и уже спокойно сказал:

      – А теперь вставай.

      – Так вот же и не встану! – в отчаянии заревел Какора.

      – Лежи, ежели хочешь!

      – И буду лежать, пока трава сквозь меня прорастет.

      – Лежи.

      – А ты в аду гореть будешь за то, что душу христианскую погубил.

      – Бесовская у тебя душа, – сказал Сивоок и, не оглядываясь, начал спускаться с вала к Ягоде, которая уже обеспокоенно посматривала вверх.

      Какора еще немного полежал, потом встал, почесываясь и сквозь зубы проклиная своего спутника, побрел следом за непослушным отроком.

      Ягода стояла внизу с поднятым вверх личиком, казалась еще меньше, чем до этого, зато глаза ее словно бы увеличились до необозримости, заслонили Сивооку весь мир, он уже и не знал, ее ли это глаза или глаза далекой и наполовину забытой Велички, или же просто зеленая сочная трава и таинственность лесных зарослей, которые манят его к себе, пробуждают какие-то еще неведомые силы в теле. А когда очутился возле Ягоды и увидел ее настоящие глаза, увидел, как они блестят в ожидании, в искушении всем женским, что только