Ответы. Роман Воронов

города на полпути, пока еще есть время», но мягкий, ласковый голос сердца шептал: «Останься здесь, сделай правильный выбор, у старика есть то, чего не найдешь в сундуках и кошельках, не увидишь за оторванной половицей или сломанной каменной кладкой тайника».

      Легионер колебался, что категорически запрещено человеку с оружием в руках. Видел бы меня сейчас центурион, думал он, все слова застряли бы в горле, а глаза точно вылетели бы из раковин. Хотя, возможно, что-нибудь вроде «солдат никогда не гнет спину перед врагом» сотник и выдал бы, а уж после затрещина, сравнимая с ударом стенобитного орудия.

      Кстати, а почему линия «муравейника» изгибается так резко, от почти горизонтальной к почти вертикальной?

      – Старик, – воскликнул юноша, – отчего твоя черта согнулась, как рыба, выброшенная на песок?

      – Это точка излома, момент Пришествия, – ответил Архимед, сидевший с закрытыми глазами.

      – И кто должен прийти? – недоуменно спросил солдат.

      – Тот, кто принесет в Мир символ Божий, Крест, тот, кто объяснит Свободу и Ответственность всем, а не одному, как я толкую тебе сейчас.

      – Как же он сделает это?

      – Житием своим и смертию, – из-под опущенных век Архимеда покатились слезы.

      – Если у тебя есть еще что-то, говори, время, проведенное в беседе с тобой, слишком дорого обходится мне, – заторопил юноша старика, прислушиваясь к шуму, замешанному на гоготе солдат и женских воплях, перемещающемуся по городу.

      – Ты задаешь вопросы, я – ищу ответы, – смиренно промолвил Архимед.

      – Тогда вот тебе задача, старик. Кто, даровав возможность делать все, что заблагорассудится, удержит безрассудство вольного в пределах «муравейника»? Скажи рабу – свободен, он и хозяина убьет. Что ж Бог твой, а моих вообще числом двенадцать, не додумался до этого, иль ты в своих речах мне лжешь?

      Юный воин во гневе разметал песчаный «холст», затоптав изображенную оливковой веткой схему бытия.

      – Додумались, мой друг, тысячелетие уж как в фараоновых землях хранятся письмена, высеченные на камне, кои и заповедовают, что делать, а чего не делать, дабы уравновешивать Свободу и Ответ за нее, – Архимед открыл глаза, – числом двенадцать.

      – Странное число, почему не десять, как в моей контубернии, удобно, – возмутился легионер.

      – Каждую из заповедей давал Бог, а их, как ты настаиваешь, двенадцать, – снова улыбнулся Архимед.

      – Один, ты сказал, – возразил юноша.

      – Один, себя двенадцать раз повторивший, – подтвердил Архимед.

      – Ты спорщик, каких свет не видывал, старик, – рассмеялся римлянин, – но мне пора, я сыт твоими россказнями и плоть свою удовлетворил той Истиной, что обнажилась для меня. Стал ли я богаче? Верю, что да. Прощай, укройся в доме, он беден так же, как и ты, и вряд ли кто из легионеров позарится на жалкое жилище и старца, что без умолку бормочет о неведомых вещах.

      Юноша развернулся к выходу, но вдруг услышал за спиной:

      – Постой.

      Старик