Золотой жук. Эдгар Аллан По

долины той!

      IV

      Рубинов и алмазов блестки

      Украсили портал;

      Влетали мира отголоски

      В просторный тронный зал, —

      Чертоги оглашая разом,

      Ликуя и хваля,

      Они воспеть спешили разум

      И совесть короля.

      V

      Но духи зла в одеждах черных

      Прошли по землям гордеца.

      (Пришла пора рыданий скорбных

      У опустевшего дворца!)

      Росла здесь слава поминутно,

      Ну а теперь найдем

      Быль, вспоминаемую смутно,

      Поросшую быльем.

      VI

      И странник у багровых окон

      Застынет нынче, поражен:

      Там, в зале гулком и высоком,

      Фантомов пляс, нестройный звон, —

      Виденья замок покидают,

      Обитель черных бед;

      Зловещий смех во тьме витает,

      Улыбок больше нет…[17]

* * *

      Я помню, что в разговоре по поводу этой баллады Эшер высказал мысль, которую я отмечаю не вследствие ее новизны (многие высказывали то же самое)[18], а потому, что он защищал ее с необычайным упорством. Сущность этой мысли сводится к тому, что растительные организмы также обладают чувствительностью. Но его расстроенное воображение придало этой идее еще более смелый характер, перенеся ее до некоторой степени в неорганический мир. Не знаю, в каких словах выразить глубину и силу его утверждений. Все было связано (как я уже намекал) с серыми камнями обиталища его предков. Причины своей чувствительности он усматривал в самом размещении камней – в порядке их сочетания, в изобилии мхов, разросшихся на их поверхности, в старых деревьях, стоявших вокруг пруда, а главное – в неподвижности и неизменности их сочетаний и также в том, что они повторялись в спокойных водах пруда. «Доказательством этой чувствительности, – прибавил он, – может служить особая атмосфера (я невольно вздрогнул при этих словах), постепенно сгустившаяся вокруг стен и над прудом». О том же свидетельствует безмолвное, но неотразимое и страшное влияние, которое в течение столетий оказывала усадьба на характер его предков и на него самого, – ибо именно это влияние сделало его таким, каков он есть. Подобные мнения не нуждаются в истолкованиях, и потому я воздержусь от них.

      Книги, составлявшие в течение многих лет духовную пищу больного, соответствовали – да иначе и быть не могло – фантастическому складу его ума. Мы вместе читали «Вер-вер» и «Монастырь» Грессэ, «Бельфегора» Макиавелли, «Небо и Ад» Сведенборга, «Подземное путешествие Николая Климма» Гольберга, «Хиромантию» Роберта Флюда, Жана Д’Эндажинэ и Делашамбра; «Путешествие в голубую даль» Тика и «Город Солнца» Кампанеллы. Нашим любимым чтением было маленькое, в восьмушку листа, издание «Directorium Inquisitorium»[19]. доминиканца Эймерика де Жиронна; а над некоторыми отрывками из Помпония Мелы о древних африканских божествах гор, лесов и полей Эшер раздумывал часами. Но с наибольшим увлечением перечитывал он чрезвычайно редкую и любопытную книгу – готическое ин-кварто, служебник одной забытой церкви – «Vigiliae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maguntinae»[20].

      И я невольно вспомнил о диких обрядах,

17

Перевод А. Голембы.

18

Ватсон, д-р Персиваль, Спалланцани и в особенности епископ Ландафф. – См. «Очерки по химии», т. V. – Прим. авт.

19

Руководство по инквизиции (лат.).

20

«Бдения по усопшим, как их поет хор майнцской церкви» (лат.).