Бесконечность. Брайан Фриман

не зацикливаться на этом, – сказала Алисия. – Я не могу объяснить, почему с тобой происходит такое, но я надеюсь, что, по мере того как ты свыкнешься с горечью утраты, галлюцинации закончатся.

      Мне хотелось поверить ей, но у меня перед глазами неумолимо возникал образ моего двойника из музея. Его лицо. Мое лицо. То, как он смотрел на меня.

      – Знаете, что больше всего пугает меня в этом другом Дилане?

      – Что?

      – То, что я увидел у него в глазах. Я ощутил исходящее от него облако угрозы. Он способен на все. И он – это я.

      – Дилан, он не ты. Его не существует в действительности.

      – Я именно таким кажусь окружающим? Опасным?

      – Нет. Вовсе нет.

      – Шериф назвала меня человеком необузданным, – напомнил я.

      – Ну, это не так.

      Я снова взял со стола фотографию ее сына.

      – Вы уверены? Алисия, будьте со мной откровенны. Мы ведь оба знаем, что Роско погиб из-за меня.

∞

      Я наконец протрезвел.

      В четыре часа утра залог за меня был внесен, и Роско вез меня в клинику своей матери, где она уже ждала, чтобы сделать рентген и дать мне что-нибудь от боли. Я был уверен, что, когда я позвонил Роско, он крепко спал. Я знал, что день у него выдался трудный, потому что неподалеку от его церкви снова была перестрелка. В Чикаго всегда где-нибудь стреляют. Но Роско сказал, чтобы я не беспокоился: он обязательно за мной приедет. И он приехал.

      По дороге я почти ничего не сказал. Роско не принуждал меня говорить, по крайней мере сначала. Мы ехали по Монтроуз-авеню, встречая на всех перекрестках зеленый свет, и летающие в воздухе опавшие листья хлестали по лобовому стеклу. В эту холодную октябрьскую ночь в машине было тепло и уютно. Роско был в белом воротничке, положенном его сану, болтавшемся на его тощей шее. Он всегда надевал воротничок, когда ему предстояло общаться с полицией. Он говорил, что полицейские не любят спорить со священнослужителями.

      – Ты скажешь мне, что произошло? – наконец спросил Роско, когда стало очевидно, что сам я не заговорю. Оторвав взгляд от дороги, он посмотрел на меня, спокойный и серьезный, как всегда. В его очках отражались огни фонарей. Даже в этот поздний час Роско был гладко выбрит, за исключением аккуратных усиков и бороды на подбородке.

      – Ну же, дружище, – настаивал он. – Говори!

      – Я перепил. Ввязался в драку.

      – Ты несколько месяцев капли в рот не брал. С чего это ты вдруг сорвался с цепи?

      – На работе было сущее безумие. Я как раз закончил дела с конференцией, которая продолжалась целую неделю. Возвращаться домой я был еще не готов, поэтому отправился в бар на Мейфэр.

      – И это все?

      Я долго молчал, перед тем как ответить:

      – Ну хорошо, еще сегодня годовщина.

      – Так, кажется, я начинаю понимать.

      – Если бы я вернулся домой, я бы думал об этом, а вчера вечером мне этого не хотелось.

      – Почему ты не позвонил мне? – покачал головой Роско.

      – Мне