В школе юных скаутов. Поиски клада. Эдуард Веркин

Дай, думаю, зайду посмотрю. Я ведь с недавних пор и фотографией стал увлекаться, как это там – остановись, мгновенье, ты прекрасно…

      – Короче, – напомнил Генка.

      – Короче, там было так. Квартира. В квартире сидит дед, лет, наверное, девяноста. Вредный, как анаконда…

      Витька засмеялся.

      – Чего смешного? – спросил Жмуркин.

      – Сравнение хорошее. «Вредный, как анаконда». Сам придумал или прочитал где?

      – Сам, – ответил Жмуркин. – Но это к делу отношения не имеет. Так вот, захожу я в эту квартирку, дверь открыта, а там на кровати сидит старикан. Вернее, даже не сидит, а лежит, ну, будто бы при смерти. Вокруг него целая куча родственников. И дочка, и сын, и внучка, и еще кто-то. И все этого деда уговаривают: дедушка, поедем к нам жить да поедем к нам жить, а он ни в какую. К папироскам все своим тянется, а они, родичи, ему эти папироски не дают. Нельзя курить тебе, дедушка, здоровье разрушать… А я стою и думаю – этому дедушке деревянный макинтош десять лет назад уже пора было примерить, а они ему все здоровье сохраняют. Кстати, на меня никто и внимания не обращает, будто я обстановка мебели какая, все у деда папироски отнимают. А он их попрятал по всей комнате – в подушках, в книжках, в ботинках, вот все эти родственники и давай их находить. А дед лежит в койке и их проклинает. Родственникам плевать – они все эти папироски понаныкали и спрятали у себя. Тут дед разъярился и давай проклинать их еще сильней. Проклинает и ботинками в них швыряется, знаете, такие ботинки, «прощай молодость» называются, у деда этих ботинок под кроватью оказалось просто немерено. Родственники сначала уклонялись, потом им это, видимо, надоело, и они собрались и вышли.

      А я остался.

      Дед перешвырял все ботинки и стал зубами скрипеть. Тут я ему и говорю – дедушка, продай мне фотоаппарат, хорошую цену дам, двести рублей. А дед такой нервный, аж подпрыгивает на своей койке. Меня совсем не слышит. Двести рублей, кричу ему, а он только от своей ярости трясется. Я решил подождать, когда дедушка успокоится. Сел на табуретку. Минут через десять дед немного затих, и я снова к нему – продай фотик, даю последнюю цену – триста рублей. А дед мне и говорит – давай, внучок, слетай за папиросками, а там и поговорим. Я, может, тебе тайну какую открою. Я ему и отвечаю: знаю я ваши тайны! «Ноги гвоздями прибиты к затылку, но он им не выдал, где спрятал бутылку…» Дед захихикал, а потом и шепчет – не, не бутылка, клад. Принеси мне папирос, а я тебе схему дам, где клад зарыл. Курить хочу, помираю.

      У меня времени до фига, я взял да и сбегал, до рынка там недалеко было. Купил ему две пачки.

      Дед как меня увидел, так сразу папиросы выхватил и выкурил целую пачку. Скомкал ее и бросил на пол, а потом и давай рассказывать.

      Когда дед был молодым, он работал в Макаровском монастыре, ворота там строил. Потом началась Гражданская война, а вверх по реке каторга как раз была, рудники медные, и все каторжане разбежались, охрану перебили и пароход захватили. Сколотили банду и по реке пошли, грабили всех подряд, села сжигали. И к монастырю уже подходить стали – река широкая, их издалека видно