Женщина в белом. Уилки Коллинз

велела бы вам покинуть наш дом сию же минуту. Я виню во всем ваш возраст и ваше положение, но не вас. Дайте мне руку – я вас огорчила, я огорчу вас еще больше, но делать нечего, – дайте руку вашему другу Мэриан Холкомб!

      Неожиданная доброта и теплое, великодушное, выказанное мне столь бесстрашно, как равному, сочувствие тронули меня до глубины души, ибо выраженные с такой деликатной и благородной откровенностью они взывали прямо к моему сердцу, к моему мужеству и к моей чести. Я хотел взглянуть на мисс Холкомб, но мои глаза заволокло пеленой, когда она взяла меня за руку. Я хотел поблагодарить ее, но голос изменил мне.

      – Выслушайте меня, – сказала она, великодушно не замечая моего волнения. – Выслушайте меня, и покончим с этим. Я испытываю истинное облегчение, что могу не касаться вопроса общественного неравенства, тягостного и жестокого по моему разумению, в связи с тем, что остается мне теперь сказать. Обстоятельства, которые заденут вас за живое, освобождают меня от необходимости причинять еще большую боль человеку, жившему в тесной дружбе под одной крышей со мной, унизительным напоминанием о его звании и положении в обществе. Вы должны оставить Лиммеридж, мистер Хартрайт, пока еще не поздно. Я обязана сказать вам это, впрочем я была бы обязана сказать вам то же самое, будь вы даже представителем самой древней и богатейшей фамилии в Англии. Вы должны покинуть нас не потому, что вы учитель рисования… – Она помолчала с минуту, повернулась ко мне и решительно положила руку на мою. – Не потому, что вы учитель рисования, – повторила она, – но потому, что Лора Фэрли помолвлена.

      Последние слова мисс Холкомб, словно пуля, пронзили мое сердце. Рука моя не чувствовала руки, сжимавшей ее. Я не сделал ни одного движения, не произнес ни одного слова. Резкий осенний ветер, разметавший у наших ног опавшую листву, вдруг обдал меня холодом, словно мои безумные надежды тоже были мертвыми листьями, подхваченными очередным его порывом. Надежды! Помолвлена или нет, Лора все равно была недосягаема для меня. Вспомнили бы об этом другие на моем месте? Нет, если бы они любили так, как любил я.

      Острая боль прошла, на смену ей пришла тупая сковывающая боль. Я снова почувствовал руку мисс Холкомб, крепко сжимавшую мою руку; я поднял голову и взглянул на нее. Ее большие карие глаза были устремлены на меня, наблюдая за моей все усиливавшейся бледностью, которую я чувствовал, а она видела.

      – Покончите с этим! – сказала мисс Холкомб. – Здесь, где вы впервые увидели ее, покончите с этим! Не поддавайтесь отчаянию, словно женщина. Вырвите его из сердца, растопчите, как подобает мужчине!

      Сдержанная страстность, звучавшая в ее словах, сила ее воли, сконцентрированная в устремленном на меня взоре, в ее пожатии – она не выпустила моей руки, – передались мне, укрепили меня. С минуту мы сидели в молчании. И вскоре я мог оправдать ее веру в мое мужество: я, по крайней мере внешне, овладел собой.

      – Вы пришли в себя?

      – Настолько, мисс Холкомб, чтобы попросить прощения у нее