Ловец бабочек. Мотыльки. Карина Демина

опознать в нем воеводу, лицо немалого чина и властью облеченное непросто. Он закинул полубессознательного вора на плечо и, потеснивши пана Ошуйского, который явно желал продолжить занимательную беседу и для того подыскивал аргументы, навроде улетевшей кочерги, покинул комнату. По лестнице парадной Себастьян спускался быстро, да и к оградке проследовал бодрым шагом. И лишь свернувши в темный переулок, стряхнул добычу в снег.

      – Я… – паренек живо перевернулся на спину. – Я больше так не буду!

      – Как? – Себастьян завернулся в крылья.

      – Н-никак не б-буду!

      – Никак – это хорошо…

      И вот что с ним делать? В Управление сопроводить, как сие полагается? Тогда и дело надобно будет открывать, а значится, приглашать свидетелей, а те молчать не станут… Себастьян представил встречу с паном Ошуйским и, что хуже, с панной Ошуйской, которая явно разумом от страху повредилась, и содрогнулся.

      – Я… я в монахи пойду! – Васька размашисто осенил себя крестом. – Буду людям добро учинять!

      …а потом и слухи пойдут.

      …и главное, пойди попробуй объясни, что действовал Себастьян исключительно общественного блага ради. Нет, не поверят.

      И решившись, он поднял Ваську за шиворот. Тот и повис кулем, слабо повизгивая, глаза зажмурил, ручонки скрюченные к груди прижал…

      – В монахи, значится? – переспросил Себастьян и, озаренный внезапной идеей, велел. – А расскажи-ка ты мне, друже…

      На этом слове вынужденный приятель, который явно не желал продолжать столь чудесно начавшиеся отношения, икнул.

      – …что в городе у вас творится…

      …когда чудище поволокло Ваську, он, признаться, с жизнью-то распрощался. И только об одном молился, что, коль уж пришел час смертный, то пусть себе смерть этая, ранняя, будет легкою… однако чудище в доме Ваську жрать не стало.

      И на улице.

      И после вовсе, скинувши с плеча, заговорило человеческим голосом. Этаким смутно знакомым голосом…

      – В… в г-городе? – переспросил Васька, силясь понять, что ж ему, ироду, любопытственно будет.

      – В городе, в городе, – ответило чудище, Ваську будто бы отпуская.

      И самое время дернуть в переулочек темный да со всею урожденною прытью – а Васька бегать умел, как и все хлопцы заречные, но что-то, может даже разум, подсказало, что мысль сия не больно-то успешна.

      Догонит.

      И тогда точно сожрет.

      – А… а третьего дня Марфушка, которая н-на В-выселках, сверзлась с лествицы, – Васька оперся на холодную стену. – И ейные племянницы понаехали. Делять, сталы-ть, наследствие…

      …Марфушка была старухой суровой, и Васька сомневался, что помрет она, как на то племянницы надеялись. Переживет всех, очуняет и разгонит клюкою, а после вновь откроет свой дом для людей тихих… Марфушка дачу[1] хорошо берет, не жмется.

      С племяшками ее дела не будет.

      Заполошные бабы. И пустоголовые.

      Чудище кивнуло и когтем тыкнуло в Васькино плечо многострадальное, мол, продолжай.

      – А

1

Дача – воровская добыча, жарг., прим. авт.