Семья вурдалака. Алексей Толстой

сказал он, – зазвал на виллу друга моего дона Пьетро для небольшого дельца. Я нуждаюсь в деньгах, а у меня здесь спрятано множество дорогих вещей, и между прочим – целый ящик колец, ожерелий, серег и браслетов. За все я с вас возьму только семьдесят семь наполеонов.

      Он нагнулся под мою кровать, вытащил оттуда большой ящик, и я увидел кучу золотых уборов, один прекраснее другого. Несколько фермуаров были украшены самыми редкими каменьями, и все сработано с таким вкусом, как я никогда еще не видывал. Цена, которую он требовал, мне показалась очень необыкновенною, и хотя она очевидно доказывала, что эти вещи достались ему даром, но теперь было не время входить в разбирательство. К тому ж Пенинин брат, стоя между моим оружием и мною, так красноречиво играл своим пистолетом, что я почел за нужное тотчас согласиться и, раскрыв свой кошелек, нашел в нем ровно семьдесят семь наполеонов, которые отдал и разбойнику.

      – Благодарю вас, – сказал он, – вы сделали доброе дело! Теперь мне только остается предупредить вас, что, если вздумаете открыть полиции, откуда получили эти вещи, я вам непременно размозжу голову. Желаю вам покойной ночи.

      Он дружески пожал мне руку и исчез так скоро, что я не мог видеть, куда он скрылся. Я только слышал, как в стене повернулись потаенные петли, и потом все погрузилось в молчание. Взор мой нечаянно упал на изображение на стене, и я невольно вздрогнул. Мне опять показалось, что это была не Пенина, а нарисованная женщина, которая несколько минут назад выступила из стены и которую я целовал. Я стал сожалеть, что в то время не догадался посмотреть на стену, чтобы увидеть, там ли она. Но я превозмог свою боязнь и принялся шарить в ящике. Между разными цепочками, флакончиками и прочими вещицами нашел я одну склянку рококо величиною с большое яблоко и оправленную в золото с необыкновенным вкусом. Работа была так нежна, что я, боясь, чтобы склянка не исцарапалась в ящике, тщательно завернул ее в платок и поставил подле себя на стол. Потом, закрыв ящик, я опять лег и вскоре заснул. Во сне я всю ночь видел Пенину и женщину с фрески и часто, среди самых приятных картин моего воображения, вскакивал в страхе и опять засыпал. Меня также беспокоило какое-то болезненное ощущение в шее: похоже, простудился на сквозном ветру. Когда я проснулся, солнце уже было высоко, и, наскоро одевшись, поспешил отыскать своих товарищей.

      Антонио лежал в бреду, как сумасшедший, махал руками и беспрестанно кричал:

      – Оставьте меня! Разве я виноват, что Венера прекраснейшая из богинь? Парис человек со вкусом, и я его непременно сделаю совестным судьею в Пекине, как скоро въеду в свое Китайское государство на крылатом грифоне!

      Я употреблял все силы, чтобы привести его в себя, как вдруг дверь отворилась и Владимир, бледный, расстроенный, вбежал в комнату.

      – Как, – вскричал он радостно, увидев Антонио, – он жив? Я его не убил? Покажи, покажи, куда я его ранил?

      Он бросился осматривать Антонио, но раны нигде не было видно.

      – Вот видишь, – сказал Антонио, – я тебе говорил, что бог Пан так же искусно играет