Олег Ефремов. Елена Черникова

из Латвии достойно, серьезно, глубоко говорил о национальных делах. Кудрявцев, академик, по-моему из Института права, говорил о том, как запущены общественные науки, сейчас начинается сдвиг, но нет кадров, философии-то не было.

      Гранин рассказывал об обществе милосердия в Ленинграде: “Мы не афишируем, это дело – деликатное…” Говорил, что человек у нас воспитан на лозунгах борьбы, если ты не борец – значит, не человек, теперь созрел дефицит милосердия…»

      Рассказывая об этом, природный борец Ефремов кипит, бурлит. Перестройка вызывает в нем лучшие, возвышенные чувства. Настал звездный час человека, социализма, родины…

      …Как Сирано ходил пятнадцать лет к овдовевшей Роксане со своей газетой, с новостями дня, так и Ефремов к своей вечной Роксане – труппе театра – приходил всегда с обзором: где был, кого видел и что подумал. Открыт, искренен и мудр. К февралю 2000-го ничто не изменилось.

      Итак, на репетиции Ефремов сообщает актерам, что предлагаемые обстоятельства – это реальность, которую мы создаем. «Мы», не «они». Это важно, поскольку рок – вне. Трагическое столкновение. Но когда причина реальности мы – изнутри – это не трагедия.

      Диалог на репетиции вроде бы о «Нельской башне», а между тем – о России. Актер спросил Ефремова: с чего бы он начал, если бы стал президентом страны? Ответ, когда я его прочитала, убедил меня: доведись мне поговорить с Олегом Николаевичем не сейчас, а в 1999-м, мы бы лишь уточняли детали. В основном мы солидарны.

      Что смысл Российского государства в том, что оно объединяло народы. Что когда Россия первая объявила суверенитет, то сразу за ней – республики. Что Горбачев почти договорился, могла быть конфедерация, ведь был же референдум. Но разделились. Потом Беловежская Пуща. «ГКЧП и пытались этому помешать, только очень бездарно действовали. Надо было арестовать Ельцина, а они начали с Горбачева. Но мы существуем, живем…» Это говорится на репетиции «Сирано» 8 февраля 2000 года о событиях 1990–1991-го. Прошло почти десять лет, но для Ефремова все живо, и он пытается объяснить актерам, почему он болеет распадом страны. Артисты думают, что репетируют спектакль. Никто не понимает, что они слышат духовное завещание своего художественного руководителя. Он погибает, ему осталось жить три с половиной месяца. Он знает, что осталось мало времени, потому что осенью 1999-го был на лечении во Франции, все понял и теперь должен успеть сказать миру главное.

      («Репетиция – любовь моя». Выражение Эфроса. То же мог сказать Ефремов. Его репетиции – разъяснительная работа. Пока не дойдет до самых умных.)

      Его спектакль о Сирано в МХАТ им. А. П. Чехова метафизически связан не с перипетиями влюбленных персонажей, а со вселенской катастрофой, убивающей его лично. Этого никто не понимает. То есть все знают, что главреж болен. Он репетирует, подключенный к дыхательному аппарату. Сотрудник Музея МХАТ Т. Л. Жданова записывает диалоги точно, буквально. Так принято: репетиции записывают давно, еще со Станиславского, но сейчас, в 2000-м, запись репетиций