Вешние воды. Эрнест Хемингуэй

Вот так работаешь всю жизнь, работаешь – и вдруг с тобой случается такое. От многолетних сбережений не осталось и следа. Все разошлось. Теперь он отправлялся в Чикаго искать работу. Чикаго – вот то, что надо. Взгляните на его географическое местоположение – точнехонько на оконечности озера Мичиган. В Чикаго можно делать большие дела. Это любому дураку понятно. Эх, надо было купить землю там, где теперь располагается Луп – крупный торговый и промышленный район. Купить землю по дешевке и держаться за нее. Пусть бы попробовали отнять. Теперь-то он кое-что соображает.

      Один, с непокрытой головой, с запорошенными снегом волосами, он шел вдоль железнодорожного полотна G.R. & I. То была самая холодная ночь в его жизни. Он подобрал мертвую птицу, которая окоченела и упала на рельсы, и положил ее за пазуху, чтобы отогреть. Птица угнездилась на его теплом теле и благодарно тюкнула его клювом в грудь.

      – Бедный малыш, – сказал Скриппс. – Ты тоже страдаешь от этого холода.

      Слезы навернулись ему на глаза.

      – Черт бы побрал этот ветер, – сказал Скриппс и снова подставил лицо вьюге. Ветер дул прямо с озера Верхнее. Телеграфные провода гудели от ветра над головой Скриппса. Сквозь мглу он видел огромный желтый глаз, надвигавшийся на него. Гигантский локомотив выплывал из пурги. Скриппс сошел с путей, чтобы пропустить его. Что там говорил старик Шекспир, что ли: «У кого сила, тот и прав»? Скриппс размышлял над этой цитатой, пока поезд проезжал мимо него в снежной мгле. Сначала проехал паровоз. Скриппс разглядел склонившегося кочегара, забрасывавшего полные лопаты угля в открытое жерло топки, и машиниста. На машинисте были защитные очки. Его лицо освещали всполохи из открытой топки. Он был машинистом, и, значит, это он держал руку на рычаге. Скриппс подумал о чикагских анархистах, которые, когда их вешали, кричали: «Хоть вы и душите нас сегодня, вы не можете что-то-там-такое наши души». В Форест-Парке в Чикаго, сразу за развлекательным парком, на Уолдхеймском кладбище, где они погребены, стоит монумент. Отец, бывало, водил Скриппса туда по воскресеньям. Монумент был весь черный и на нем – черный ангел. Это было, когда Скриппс был маленьким мальчиком. Он часто спрашивал отца: «Папа, если мы по воскресеньям приходим смотреть на анархистов, почему мы не можем покататься на русских горках?» Ответ отца его никогда не удовлетворял. Он был тогда маленьким мальчиком в коротких штанишках. Его отец был великим композитором. Его мать была итальянкой из северной Италии. Странные они люди, эти северные итальянцы.

      Скриппс стоял возле железнодорожного полотна, и длинные черные вагоны состава прощелкивали мимо него в снежной круговерти. Все вагоны были пульмановские. Шторки были опущены. Свет пробивался лишь сквозь узкие щели внизу затемненных окон, проплывающих мимо. Поезд не несся с грохотом, как бывало, когда он шел в обратном направлении, потому что сейчас он карабкался вверх по склону к Бойн Фоллз. Он двигался медленней, чем если бы катился под уклон. И все же он ехал слишком быстро, чтобы Скриппс мог вскочить в него. Скриппс вспомнил, каким мастером