Все страсти мегаполиса. Анна Берсенева

если она понравится и ее отберут, то наличие или отсутствие специального образования уже не будет иметь значения. Зато если с самого начала узнают, что ее актерская практика ограничивается драмкружком, то никакого кастинга может для нее не случиться вовсе.

      Впрочем, она не была уверена, что режиссер расслышал ее ответы. Точнее, была уверена, что они его совершенно не интересуют.

      – Так. Улыбнитесь, – сказал он. – Опять повернитесь в три четверти, но с улыбкой. Обратно повернитесь. Встаньте, пройдитесь. Расскажите что-нибудь.

      – Что рассказать? – проклиная себя за глупость, спросила Соня. – Как меня зовут?

      – Нет, что-нибудь длинное. Стихи, если знаете.

      Стихи Соня знала, но именно в эту минуту все они выветрились у нее из головы, как будто сквозняком их выдуло. Хоть бы одна строчка из школьной программы вспомнилась!

      – Говорите, говорите, – нетерпеливо повторил режиссер. – И смотрите прямо в камеру.

      – Что ты заводишь песню военну, – ненавидя себя так, что челюсти свело, выговорила Соня. – Флейте подобно, милый снигирь?

      Женщина с жиденьким пучком на затылке, сидящая рядом с режиссером, взглянула на нее с таким изумлением, точно она выругалась матом. Впрочем, Соня и сама чувствовала себя клинической идиоткой, так что не удивилась такому взгляду. Но стихи продолжала читать – по инерции.

      – Львиного сердца, крыльев орлиных нет уже с нами! Что воевать? – закончила она.

      – Однако! – Брови у режиссера удивленно поползли вверх. Только теперь Соня почувствовала, что от него слегка пахнет коньяком. – Державина здесь еще не читали! Ну, неважно.

      Удивление тут же сошло с его лица; видно, удивить его чем-либо было невозможно. Впрочем, Соня и не старалась, и Державина она стала читать не удивления ради, а просто потому, что его строчки каким-то загадочным и отчаянным образом влетели ей в голову. Вернее, не таким уж и загадочным. Эти стихи любил отец. И Соня как запомнила их в пять лет, так до сих пор и не забыла.

      – Продолжайте, – сказал режиссер и обернулся к ассистенту с любительской камерой: – Миша, снимаешь?

      – Да снял уже, Борис, – ответил тот. – Можешь глянуть.

      – Пусть еще пройдется, – сказал Борис. – И попой повертит. И достаточно. А улыбаться ты что, не умеешь? – обратился он к Соне.

      – Она улыбалась, – вместо нее ответил Миша. – Сейчас я тебе покажу.

      – Когда это она улыбалась? – удивился Борис. – Что-то я не заметил.

      – Такая улыбка, – пожал плечами Миша. – Интересная, между прочим.

      – Ладно, иди, – махнул рукой Борис. – Контактный телефон оставила?

      – Да… – с трудом выдавила Соня.

      Московскую карту для телефона она купила по дороге в «ТиВиСтар». Безнадежность затеянного мероприятия была для нее теперь очевидна.

      Она вышла на улицу и не почувствовала жары. Все стало ей безразлично. Она пошла вдоль бесконечного бетонного забора, по бесконечной улице к метро.

      За спиной у нее раздался треск мотоцикла.

      – Девушка! –