Поиски в темноте. Чарлз Тодд

в Синглтон-Магна, Ратлидж отправился в полицейский участок, но ему сказали, что Хильдебранд ушел на обед. Чтобы не ждать в мрачных душных помещениях, он спросил, нельзя ли ему еще раз поговорить с Моубреем.

      Дежурный констебль, понимая, что должен, как канатоходец, балансировать между приезжим из Лондона и инспектором Хильдебрандом, покраснел и думал целых две секунды. Ратлидж прекрасно понимал, в чем дело. Констебль видел перед собой командира, с военной выправкой, который, судя по всему, привык к тому, что его приказы исполняются. Ратлидж не сомневался, что констебль проявит благоразумие. Так и вышло. Он предложил лично проводить Ратлиджа в камеру.

      В камере с Моубреем они застали еще одного констебля, ужасно худого, похожего на чахоточного в последней стадии. Но голос у него был сильный и глубокий. Встав, он вежливо обратился к Ратлиджу:

      – Он почти все время молчит, сэр. Сидит и смотрит в одну точку. Или плачет. Это хуже всего. Слезы катятся по лицу, а он не издает ни звука…

      – Иди покури, – велел ему первый констебль, и охранник сразу вышел. Его походка говорила о многом. – Мы сменяемся каждые два часа, – понизив голос, объяснил он. – Иначе тут начнется бунт. Охранять такого заключенного – не самое простое задание.

      – Да. – Ратлидж повернулся к Моубрею и негромко, но решительно заговорил: – Мистер Моубрей! Я инспектор Ратлидж из Лондона.

      Опущенная голова взметнулась вверх. Ратлидж увидел искаженное ужасом лицо.

      – Значит, вы нашли их? – еле слышно спросил Моубрей. – Они… погибли?

      – Нет, мы их не нашли. И вот о чем я хочу вас спросить… Трудно искать тех, кого мы никогда не видели. Пожалуйста, опишите своих детей. Вспомните, как они выглядели, когда вы увидели их на станции.

      Моубрей покачал головой:

      – Нет, прошу вас, не надо… я не могу… просто не могу!

      – Нам очень важно знать, как они выглядели, – не сдавался Ратлидж. – Вам показалось, что они здоровы и веселы… или болезненные, запуганные?

      Моубрей зажал уши ладонями и стал раскачиваться из стороны в сторону.

      – Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо!

      Ратлидж был безжалостен. Дело необходимо сделать.

      – Дети растут быстро. Как по-вашему, ваша Мэри была хорошей матерью? Она заботилась о детях? Они хорошо питались? А может быть, она пренебрегала ими, дети росли худые, бледные…

      Моубрей снова вскинул голову; глаза, полные слез, полыхнули гневом.

      – Она хорошая мать и всегда была хорошей матерью! Ничего не желаю слышать против моей Мэри!

      – Должно быть, ее вы узнали без труда… и детей тоже? Девочка, должно быть, вытянулась, как тростинка, – в таком возрасте, как у нее, это часто случается…

      Упорство не помогло Ратлиджу. Моубрей судорожно втянул в себя воздух и вскинул руки вверх, как будто отражал удары.

      – Говорю вам, я не мог их обидеть… они живы! Я любил их… хотел их растить… Ради всего святого, я любил их!

      Ратлидж коснулся плеча узника, стараясь не смотреть в его глаза, которые видели перед собой ад.

      «Как