Чижик-пыжик. Евгений Пермяк

собак:

      – А ну, попробуйте схватите меня!

      А собаки взяли да и схватили.

      Поняла Ежиха в собачьих зубах, какого она маху дала, когда свою колючую шкурку-защитницу на выдровый приманочный мех променяла. Поняла, да уж поздно было.

      Мать-мачеха

      Снесла непутёвая Кукушка три яйца. Одно – в иволгино гнездо, другое – в желнино, третье – в щеглиное. Снесла беззаботная мать и улетела в весёлые леса куковать, годы предсказывать, людям голову морочить, свою душеньку тешить. Летала она так, куковала да и о детях вспомнила, что в чужих гнёздах росли.

      – Пора мне их под своё крыло взять, – сказала кукушка. – То-то обрадуются детушки родимой матушке.

      Прилетела Кукушка к иволгиному гнезду, а её кукушонок и не взглянул на мать. Иволгу матерью называет. Из её клюва кормится, на её голос откликается.

      – Вон ты каков, неблагодарный! Из моего яйца проклюнулся, а меня и узнать не захотел, – сказала в сердцах Кукушка и полетела в желнино гнездо. Увидела там кукушонка и к нему бросилась:

      – Здравствуй, сыночек, мой ненаглядный. Узнал ли ты свою мать?

      Испугался кукушонок невиданной им птицы, на весь лес пищит, Желну кличет:

      – Матушка, лети скорее сюда! Чужая тётка хочет меня из родного гнезда унести.

      Прилетела Желна и прогнала прочь Кукушку. Полетела тогда Кукушка к щеглиному гнезду. Глядит – её кукушонок Щеглиху перерос. Она еле-еле кормить его поспевает.

      «Ну, – думает, – эта-то отдаст мне моего обжору».

      – Бери, – говорит Щеглиха, – своего подкидыша. Я из сил выбилась, уж очень он много ест.

      Как услыхал это кукушонок, задрожал, замахал крылышками и жалобно-жалобно стал просить Щеглиху:

      – Дорогая моя мамонька, я лучше с голоду умру, только из-под твоего крыла под чужое не пойду.

      Разжалобилась Щеглиха. Тоже всплакнула.

      – Да никому я тебя, мой сыночек, не отдам. Лучше часок-другой не досплю, а тебя выкормлю.

      Кинулась тут Кукушка к судье – судом деток отсуживать. А судьёй в этом лесу Дятел был. Мигом дела разбирал. И кукушкино дело скорёхонько рассудил. По совести, по народной мудрости решение вынес: «Не та мать, которая деток народила, а та, что их вскормила, вспоила да на ноги поставила».

      Гусь лапчатый

      Прослышал как-то Гусь, что пером из его крыла книги пишутся, государственные бумаги подписываются, возгордился и загоготал:

      – Го-го-го! Государственная я птица, а не простая. Коли б не моё крыло да не моё перо, чем бы книги писались, как бы указы-приказы составлялись?

      Услыхал эту похвальбу Чернильный орешек, на котором чернила настаивали, тоже хвастаться стал:

      – Не простой я орех, а чернильный. Коли б не я да не гусиное перо, чем бы книги стали писать, чем бумаги подписывать?

      Глядя на них и Старая тряпка нос задрала:

      – Из меня бумагу делают. На мне пишут. Не будь меня, да гусиного пера, да Чернильного орешка – не было бы грамоты на земле.

      – Го-го-го! – гогочет Гусь. – Пойдём втроём народ припугнём. Пускай он нам славу поёт, почести воздаёт. А не то мы его перьев лишим, чернил не дадим,