Веселухин ложок. Павел Бажов

умею, а только на Веселуху показывали. Да то еще старики говорили: Лугинин этот был какой-то особой барской веры и от народу скрытничал. Ну, а барская вера, это сдавна примечено, – завсегда девчонкам да молодухам, которые попригожее, горе-горькое. Веселухе будто это и не полюбилось, она и не допустила, чтоб новый барин в ее ложке пакость разводил.

      Потом, как завод за казну перешел да придумала чья-то дурова голова немцев к нам понавезти, опять с Веселухиным ложком поворот вышел.

      Понаехали, значит, немцы. Зовутся мастера, а по делу одно мастерство видно – брюхо набивать да пивом наливаться. Живо раздобрели на казенных харчах, от безделья да сытости стали смышлять для себя какую по мыслям потеху. Заприметили – народ летом по воскресным дням за пруд ездит. Поглядели. Место вроде поглянулось, только постройки никакой нет. Разузнали, что зовут это место Веселухин ложок. И про то им сказали, что строенье тут заводилось три раза, да Веселуха сожгла. Немцы, понятно, спрашивают:

      – Кто есть Виселук?

      Им в шутку и говорят:

      – Про то лучше всех знает Панкрат, Веселухин брат.

      Этот Панкрат мастером при заводе был, по украшенному цеху. По рисовке из первых и на выдумку по своему делу гораздый. Не один узор да расцветка Панкратовой выдумки в большом спросе ходили. А характеру самого веселого. Наперебой его на свадьбы дружком звали. С ним, дескать, всякому весело станет, потому балагур да песенник и плясать без устатку мог. Недаром его Веселухиным братом прозвали.

      Вот немцы и спрашивают этого мастера:

      – Твой есть сестра Виселук?

      Панкрат своим обычаем и говорит:

      – Сестра не сестра, а маленько родня, потому – обоих нас со слезливого мутит, с тоскливого – вовсе тошнит. Нам подавай песни да пляски, смех да веселье и протчее такое рукоделье.

      Немцы, ясное дело, шутки не поняли, спрашивают, – какая Веселуха собой?

      Панкрат тоже не стал голоса спускать, шуткой говорит:

      – Бабенка приметная: рот нарастопашку, зубы наружу, язык на плече. В избу зайдет – скамейки заскачут, табуретки в пляс пойдут. А коли еще хмельного хлебнет, тогда выше всех станет, только ногами жидка.

      Немцы даже испугались.

      – Какой ушасный женьшин! Такой песпоряток делаит. Турма такой ната! Турма!

      – Найти, – отвечает Панкрат, – мудрено: зимой из-под снегу не выгребешь, летом – в траве не найдешь.

      Немцы все-таки добиваются: скажи, в каком месте искать и чем она занимается. Панкрат и говорит:

      – Живет, сказывают, в ложке за прудом, а под которым кустом, это каждому глядеть самому надо, да не просто так, а на веселый глаз… В ком веселости мало, можно из бутылки добавить.

      Это немцам по нраву пришлось, заухмылялись:

      – О, из бутилка можно! Это мы умеем.

      – А ремесло, – говорит Панкрат, – у Веселухи такое. С весны до осени весь народ радует сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого брюхо в подборе, дых легкий, ноги дюжие, волос мягкий, глаз с крючочком да ухо с прихваткой.

      Немцы про дых