Черный гондольер. Фриц Ройтер Лейбер

сюда эту штуку! Ну и ну! Придется утром звонить в строительное управление, чтобы ее увезли.

      Дождь хлестал ему в лицо, в ноздри ударил запах разогретого металла. Он ощутил на своем плече руку Тэнси.

      Дракон стоял у стены, массивный и неподвижный, как и положено неорганическому образованию. Каменное тело в некоторых местах почернело и сплавилось.

      – Снова совпадение? – выдохнул Норман. – Молния попала именно в него!

      Подчиняясь внезапному побуждению, он протянул руку и коснулся дракона. Пальцы его ощутили грубую поверхность, и он будто поперхнулся собственным смехом.

      – Eppur si muove, – пробормотал он так тихо, что даже Тэнси рядом не услышала. – Eppur si muove.

      Глава 10

      Вид, в котором Норман на следующий день появился на занятиях, подходил скорее солдату, утомленному вереницей непрерывных боев, нежели профессору Хемпнелла. Спал он долго и без сновидений, однако выглядел так, словно валится с ног от усталости и нервного истощения. Впрочем, так оно и было на самом деле. Даже Гарольд Ганнисон поинтересовался, что случилось.

      – Ничего, – ответил Норман. – Просто лень обуяла.

      Ганнисон скептически усмехнулся:

      – Вы слишком много работаете, Норм, и гробите себя. Советую пересмотреть режим. Ваша работа отнюдь не проголодается, если вы будете кормить ее восемь часов в день. Опекуны – странные люди, – продолжил он с напускным безразличием. – А Поллард в известном смысле больше политик, чем педагог. Однако он добывает деньги, а иначе кому понадобились бы президенты колледжей?

      Норман был благодарен Ганнисону за столь тактичное соболезнование по поводу уплывшей от него кафедры социологии, поскольку понимал, каких усилий стоило Гарольду хоть в чем-то покритиковать Полларда. Но его будто отделяла от Ганнисона и от многочисленных студентов в ярких одеждах высокая стеклянная стена.

      Единственное, что ему хотелось, да и то довольно смутно, – продлить состояние отупелости, в котором он пребывал со вчерашнего вечера, и ни о чем не думать.

      Думать опасно, твердил он себе, опаснее, чем сидеть на атомной бомбе. Он чувствовал, как роятся в мозгу мысли – безвредные, пока к ним не прислушиваешься, но чреватые угрозой душевному здоровью.

      Одна из них осталась в сознании с прошлой ночи. Норман был рад, что ему удается не подпускать ее.

      Другая относилась к Тэнси: чем вызвано ее бурное веселье за завтраком?

      Третья была запрятана так глубоко, что он видел мысленным взором лишь часть ее округлой поверхности. Он знал, что она связана с тем яростным, разрушительным чувством, какое он неоднократно ощущал вчера, и догадывался, что ее ни в коем случае нельзя трогать. Она размеренно подрагивала, словно омерзительное чудище, что дремлет в болотной жиже.

      Четвертая касалась «ладошек» – «ладошек» во фланелевых перчатках.

      Пятая – крохотная, но очень важная, – содержала какие-то сведения насчет карт.

      Всего же мыслей было неисчислимое множество.

      Норман попал в положение героя древней