Актриса и милиционер (авторский сборник). Галина Щербакова

цвет на какой-нибудь эдакий новомодный. Смешно сказать, он много лет носил при себе обломок ее зуба, когда она сломала его, грызя им купленные орехи. Ей тогда сделали новый зуб, не отличимый от прежнего. Но он отличал. Он знал разницу.

      А вот теперь она разглядывала его почти сто пятнадцать часов, даже голову склонила к левому плечу – и ничего. Ни одного сигнала памяти.

      – Видимо, вы ошиблись, – сказала она глупо, можно сказать, бездарно, потому что зачем же тогда она вернулась на сказанное шепотом редкое свое имя? Не Катю же окликнули, не Лену, не Машу, не Дашу… Коих пруд пруди… Нору.

      Он же думал, как она смеялась: «Иванов! Как это жить с такой фамилией, когда тебя легион?» «Но ведь живу!» – отвечал он.

      Тут же, у поребрика, он ощутил себя эдакой «ивановской сплющенной массой» без начала и конца, не вычленимой для идентификации.

      Вот какая казуистика жизни: тебя могут не узнать в то самое лицо, которое когда-то це-ло-ва-ли.

      – Я Вадим, – сказал Вадим Петрович. – Бездарно было не представиться сразу. Сколько лет прошло! Столько уже и не живут.

      Меньше всего он ожидал, что, еще до того как он договорит, она так обнимет его и так вожмется в его грудь, что сердце сначала замрет, потом подпрыгнет на качели систолы, потом ухнет вниз, и он начнет искать в кармане нитроглицерин, потому как два инфаркта он уже имел за это время, которое обозначил: «столько не живут».

      Мемория

      Это безусловное преувеличение. Потому что прошло всего ничего – двадцать шесть лет, а даже в нашей лучшей из всех стране, имеющей весьма низкий уровень, живут пока еще, если взять на круг, несколько больше. Тут ведь главное – пережить какие-то критические годы: тридцать семь там или сорок два, или критически-менструальные дни страны – войны, революции, перестройки, а также другие явления типа Чернобыль, «Нахимов», «Руслан». Но зачем пенять на страну? Мы живем больше двадцати шести. И спасибо ей.

      Ровно столько лет тому театр Норы был на гастролях в Ленинграде. Вадим был там в командировке, и они жили – так, видимо, встали звезды – в одной гостинице. Если идти по коридору от вперед смотрящей дежурной по этажу, то Норина комната была третьей направо, а его – третьей налево. Но это выяснилось потом, потом…

      Сначала командировочный пошел в театр, куда можно было попасть. В не самый престижный гастролирующий московский театр. Билеты перед самым началом в кассе были. Рубль пятьдесят штука. Давали «Двенадцатую ночь», конечно, лучше бы что-нибудь другое, хотя что? Репертуар нервно перемогался между Софроновым и Островским, с легкими перебежками в сторону Шекспира.

      Но командировочный ходит в театр не для того, чтобы что-то там смотреть. Вадим Петрович, например, идет, чтоб не выпивать с собратьями-толкачами. Что невозможно сделать, оставаясь в номере. У него язва двенадцатиперстной, но кому это объяснишь? Он, конечно, может рюмку, две, но гостиничное пьянство – процесс безудержный, страстный. В нем такая энергия смятения и тоски, что язва просто не может идти в расчет