Отмороженный (Гладиатор). Безымянный

в порядке.

      – Ваня, как ты, сынок? – спросил он, очень надеясь, что Иван поймет, о чем он спрашивает.

      Иван понял и ответил так, чтобы Крестный в свою очередь понял:

      – Кайф ловлю…

      И опять понес какую-то пургу про лысого ублюдка, расшвырявшего свои мозги по мраморному полу вокзала.

      Крестный понял: Кроносова Иван убрал.

      Но сам тоже чудом избежал смерти.

      Впрочем, такие чудеса с ним бывали и не раз.

      Но еще ни разу не бывало, чтобы Иван заподозрил его, Крестного, в намерении его убрать…

      Позвонив Крестному, Иван немного успокоился.

      Ощущение опасности переместилось из правого полушария в левое, потеряв конкретность и реальность и просто слившись с условиями его дальнейшего существования, став такой же абстракцией, как, например, Уголовный кодекс, о существовании которого он, конечно, знал, но еще ни разу не испытал реального столкновения с ним. Он, собственно, затем и звонил Крестному, чтобы проверить его реакцию на сообщение о стрельбе на вокзале.

      Нет, он не верил, что Крестный имеет отношение к этому, а поговорив с ним по телефону, только убедился в этом.

      Конечно, до конца он Крестному не доверял.

      Он и самому себе иной раз не доверял, прислушиваясь порой к своим мыслям, как прислушивался к ночным шорохам ветреной чеченской ночи, готовой обернуться и выстрелом, и удавкой, и залпом огнемета.

      Он слишком хорошо знал цену обманчивого эйфорического забытья, в которое впадает мозг, утомленный многочасовым напряжением.

      Однажды минута слабости, когда он, послав всю эту войну к чертям собачьим, на секунду, как ему тогда показалось, привалился спиной к скале и прикрыл глаза, сразу же погрузившись к какую-то колышащююся стихийную бездну, превратилась в годы и горы терпения.

      Единственным содержанием его существования в это время было вытерпеть боль и выжить.

      Он тогда очнулся от боли в запястьях, скрученных колючей проволокой и от бьющей в нос сладковатой вони разлагающегося собачьего, как ему показалось, трупа, уткнувшись лицом в который, лежал он на земляном полу какой-то землянки. Застонав, он привлек внимание черного, словно углекоп, чеченца, покуривавшего у стены.

      Увидя, что Иван очнулся, тот встал и, взяв его за шиворот, приподнял с земли и заглянул в глаза.

      – Ты жив, русский собака? Ты пожалеешь, что ты жив…

      Чеченец дернул его кверху и посадил непослушное иваново тело у своих ног.

      – Ты хорошо нюхал это?

      Чеченец нагнул его голову и Иван увидел: то, что он принял за труп собаки, было куском человеческого мяса.

      Разодранная грудная клетка белела уже обнажившимися от сгнившего мяса костями, если бы не обрубок шеи и не остатки руки, оторванной по локоть, Иван не признал бы в этой гниющей куче останков человека. Он разглядел даже червей, обильно копошившихся под обломками ребер.

      Чеченец пнул кучу мяса ногой.

      В ноздри Ивану ударил тошнотворный запах гнили, его замутило.

      –