Страсть сквозь время. Елена Арсеньева

наблюдала поясной поклон не в кино или театре! И, если честно, впервые этот поклон отвешивали ей!

      – Простите великодушно, барыня, – плаксивым голосом проговорила деваха, выпрямившись. – Не иначе, бес попутал. Сдуру помстилось, что вы – Феклуша из обители Всех Святых. Одежка ваша сильно с монашьей схожа, ну, я, по дурости нашей великой, и приняла вас за Феклушу. Не гневайтесь, Бога ради.

      – Ничего страшного, – пробормотала Лидия, немало ошарашенная тем, что ее можно было принять за монахиню. Неужели ее внутренняя зажатость, привычка к одинокой жизни, некоторая душевная, не побоимся этого слова, угрюмость до такой степени себя выдают?! Или в самом деле виноваты только длинная юбка да бесформенный свитерок? – Не беда, я ничуть не сержусь. А куда вы так спешили? Меня куда тащили?

      Деваха хихикнула:

      – Ой, барыня, да вы, видать, не в себе с перепугу-то! С чего это мне выкать затеяли? Хорошо, не слышит никто, а то подняли бы на смех: Танька-то наша боярышней заделалась, глядишь, еще и по отчеству величаться станет! Не срамите меня, барыня, Христа ради, говорите по-людски, тыкайте, как в миру и положено, а то я со стыда сгорю!

      И она, словно и впрямь от непомерного смущения, прикрылась довольно чумазой ладошкой.

      Ну да, сама себе кивнула Лидия, эта девушка, как выразился бы г-н Рощин, дореволюционная, вот и психология у нее соответствующая. Октябрь 1917-го еще даже и не маячит в невообразимых далях грядущего, а идеи Французской революции с их libertе, еgalitе, la fraternitе[6] практически неведомы в России. Зарубежные походы русской армии впереди, и проникновение иноземной вольнодумной заразы в умы передовых офицеров, а с их помощью и в дворянские круги – тоже. Простонародье же о равноправии и слыхом не слыхивало!

      Повезло ему, однако…

      Тем временем Танька уже справилась со своим смущением и была явно не расположена просто так стоять посреди улицы и, выражаясь языком ее времени, лясы точить.

      – Ну, вы как хотите, барыня, а я побегу, – сказала она, аж притопывая от нетерпения пыльной босой ногой. – Делу время, потехе час. Ряды торговые на Красной площади горят. Наши сами подожгли, отступая. А в них товару, добра всякого – видимо-невидимо! Там французы грабят, глядишь, и нам чего достанется!

      – А ты не боишься? – спросила Лидия изумленно. – Не боишься французов?

      – И-и, мамыньки мои! – как-то очень уж по-старинному и залихватски отозвалась Танька. – Чего их бояться? Те же люди небось, что и мы. Они едут веселые такие, мамзелями нас кличут. Раньше только барышни мамзелями звались, ну а теперь, вишь ты, и нам, девкам, перепало. Прощевайте, барыня! – крикнула Танька, уже срываясь с места. – Не поминайте лихом!

      И она со всех ног помчалась за угол, в дым и пыль.

      А Лидии вдруг так страшно сделалось стоять одной на этой пустынной улице, вдыхая запах разгорающегося пожара, что она невольно кинулась следом. Повернула за угол – да так и замерла, изумленная.

      Перед ней была церковь с распахнутыми настежь дверьми,

6

Свобода, равенство, братство (фр.) – лозунги Великой Французской революции.