Негативно оценочные лексемы языка советской действительности. Обозначение лиц. Пётр Червинский

их специфического использования и не изменилась впоследствии, после него.

      Что же тогда можно было бы определять как такую их, советского языка, специфику? Не вдаваясь в серьезные рассуждения и подробности, безусловно заслуживающие своего основательного, а поэтому и особого, рассмотрения, специфику эту, скажем так, советского употребления, советской проекции, аппликации русского языка можно представить в трех расслоениях. Первое составляет язык. Русский язык, его материал – лексический, словообразовательный, синтаксический, а также коммуникативно и композиционно текстовый, в том отношении, в котором владение языком предполагает создание и восприятие (адекватное понимание) определенных, в данном случае советских, текстов. Второе следовало бы отнести к характерным для советской действительности ситуациям и контекстам, определяющим фон социальных знаний, общих для всех внутри нее находящихся и регулируемых новыми, возникающими, либо, напротив, уходящими и исчезающими или только меняющимися в какую-то сторону обстоятельствами. Третье составляет, также меняющаяся своими гранями, сторонами, акцентами в исторических и политических переходах, советская идеология. В двух своих проявлениях. Как то, что внушается, вслух говорится, транслируется, передается средствами массовой информации и пропаганды, в печати и в издаваемых книгах, чему обучают в школах, в вузах, в детском саду. И как то, что другое, но тоже советское, возникающее на базе второго, уже упомянутого, – социальных условий и эмпирических знаний, т. е. того, что есть или искренне кажется, что так есть, и третьего в первой ее составляющей, – официальной идеологии, т. е. того, как надо, как полагается, как считается правильным и как то, что не есть, даже если в это искренне верят и хочется, чтобы так было.

      Язык (то первое) проникает и обеспечивает способность быть выраженными, стать объективными, передаваемыми и понятными для носителей двум другим – социальным знаниям и советской идеологии в обеих ее составных частях. Проникая и обеспечивая, сам он пропитывается, начинает вбирать, включать в себя всевозможные стороны социальных знаний и существующей идеологии. Необходимо лишний раз подчеркнуть, что советской, поскольку другие и самые разные, характерные для советского общества в целом, идеологии в данном случае не могут браться в расчет. Тем самым, русский советский язык (но не русский язык советского времени в целом как таковой) становится все же каким-то другим, каким-то специфическим образом нагруженным и заряженным, по сравнению с тем же русским языком, но не советским, до советским, вне или после. И когда, наконец, наступает это новое состояние после, что же тогда происходит с рассмотренными нами тремя позициями и с самим языком? Понимание этого важно, поскольку могло бы дать представление об искомых его советских, точнее было бы сказать советизированных, своеобразии и специфике.