Крутится-вертится (сборник). Марина Бородицкая

thor>Дина Рубина

      Горьких, саднящих, заплаканных стихов в книге Бородицкой не меньше, чем улыбчивых, а то и вызывающе хохочущих. Зачастую (если не сказать – как правило) это одни и те же стихи…

      Нет ничего смешнее надежды всё-таки выкупить из рабства Эзопа, добиться сказочной и никого не ранящей любви, превратить старость в детство, сохранить при любой погоде грациозную стать Керубино, спасти короля Лира и графа Глостера… Но оказывается, всё это можно. То есть нужно. Нужно до тех пор, пока не оставила поэта дурацкая привычка быть счастливой.

Андрей Немзер

      Стихи Марины Бородицкой ни на что не похожи, в них – оригинальность живой рифмы, объёмной, геометрической, не всегда рамочной, часто внутренней, благодаря которой текст как бы распускается, расцветает изнутри. Эта неуловимая рифма наращивает дополнительные эмоциональные оболочки и словно окутывает слова светом.

Анастасия Петрова

      Школярское озорство, нежная ироничность, какая-то языческая жизнерадостность и разговорные по преимуществу конструкции предложений – вот интонационные особенности поэтики автора… Есть ощущение гармонии, выращенной из разочарования. Преодолённого интонацией.

      …Стихи эти сохраняют «стойкость веселья» вопреки всему, что встаёт за строками: расставанию, боли, тоске. Традиционность формы не мешает Марине Бородицкой добывать новые смыслы, интонационно освежать старые; в лучших стихах вспыхивает новорождённость мироощущения, не инерционного, а созревшего внезапно, в момент написания.

Анастасия Ермакова

      Произнесём почти забытое, давно охаянное слово: очарование. Всё тут точно, всё достоверно, всё чарует. И будни окликают вечность.

      …Предельно жёсткий взгляд, ледяной, не оставляющий шанса. И он же волшебно обогрет, так что в конечном счёте верх всё-таки берут сияние, и упование, и страсть.

Дмитрий Сухарев

      Если бы меня попросили одним словом охарактеризовать поэзию Марины Бородицкой… я остановился бы на таком варианте – штучность.

Леонид Костюков

      Я раздеваю солдата

      1994

      «Какой недужный, бледный вид…»

      Какой недужный, бледный вид

      У наших первых публикаций!

      В них зябко жмётся алфавит,

      Боясь о воздух обстрекаться.

      У переношенных детей

      От недостатка кислорода

      Ты видел, лекарь-грамотей,

      Синюшность этакого рода.

      О, этот страх, что вышел срок,

      Стажёр с улыбкой крокодила

      И сонной нянечки упрёк:

      «Э-э, матушка! переходила…».

      «Опять, опять дворами, вдоль помоек…»

      Опять, опять дворами, вдоль помоек,

      Обидою прерывисто дыша,

      Вдоль жёлтеньких бахрушинских построек

      Без спросу загуляется душа.

      Отброшена взыскательной любовью,

      Она утянет тело в те края,

      Где в детстве научили сквернословью,

      Где не смыкались школа и семья,

      Где с крыш зимой съезжали, застревая

      На жёлобе, – и знали наперёд,

      Что вывезет московская кривая,

      Бахрушинская лихость пронесёт…

      И вывезла! до самых новостроек,

      И пронесла – над самой пустотой!

      Да фиг теперь найдёшь среди помоек

      Хотя б клочок уверенности той.

      «Дюймовочка, Снегурочка…»

      Дюймовочка, Снегурочка –

      Изгваздана в снегу,

      Бахрушинская дурочка,

      В слезах домой бегу.

      А дома – ноты стопкою

      Да книжные тома,

      А дома спросят: «Кто тебя?» –

      А я скажу: «Сама!».

      «Вольно ж тебе с хулиганьём!» –

      В сердцах воскликнет мать,

      Но дед покажет мне приём,

      И я пойду опять…

      А у татарки-дворничихи

      Трое татарчат,

      Они с утра в окне торчат

      И гадости кричат.

      А Санька, белокурый бог,

      Заедет мне под дых!

      А что приём, когда врасплох?

      И мне никак не сделать вдох,

      Не добежать до них…

      Но крыша возле чердака

      Звенит, как зыбкий наст,

      Но чья-то грязная рука

      Скатиться мне не даст, –

      И я вдохну все звуки дня,

      Весь