Дед. Екатерина Вэ

у. Оставлял он свой "пост" только по нужде, ну, или на сон, который одолевал его иногда даже днем.

      Василию Федоровичу было шестьдесят четыре года, хотя выглядел он на семьдесят с лишним. Все потому, что отрицал дед необходимость всякого движения вперед. Уже четыре года был старик пенсионером, что считал абсолютно заслуженным, и никак не мог отдохнуть сполна, постоянно думая, будто настанет день, и он непременно начнет его с утренней зарядки. А там уж и книжонку какую прочитает, и выйдет к подъезду, и поразит местных женщин своей великолепной физической формой и познаниями, полученными из только что прочитанной книги. Все будут думать: "Ох, Василий Федорович, чего ж ты так долго к нам не выходил? Чего ж ты не радовал нас своей мудростью и чувством юмора?"

      С такими мыслями дед просыпался и засыпал каждый день, выстраивая целую вселенную в своей голове, проживая прекрасные мгновения выдуманной и несуществующей жизни.

      Оба сына появлялись в хрущевке отца крайне редко. Старались без лишней необходимости не тратить свои, что называется, нервы. Пожалуй, никто не хочет беспричинно выслушивать нотации о своей никчемности, неуклюжести, неискренности, неблагодарности и еще много всяких прочих «не» и «ни». По мнению Василия Федоровича, именно такими качествами обладали его сыновья.

      "Надо же как не повезло родить таких оборванцев, совсем не умных и совсем не красивых!" Каждый раз говорил дед эту фразу после очередного визита своих отпрысков.

      А сыновья, между прочим, были обычные сыновья. Старший – Михаил Васильевич – начальник юридического отдела фирмы средней руки, имел высшее образование, какое-то время даже жил и работал в столице, но был вынужден вернуться в родной город по делам сердечным. Младший – Владимир Васильевич – считал себя всю жизнь человеком творческим, был вольным фотографом. Так и навещали Михаил и Владимир отца своего по очереди, соблюдая сыновий долг, хотя и было им это крайне противно.

      Утро у Василия Федоровича каждый раз начиналось одинаково: проснувшись, не вставая с дивана, тянул он руку к тумбочке, на которой стоял современный радиоприемник, подаренный сыновьями. Включал его и с первыми же услышанными нотами начинал с презрением причитать: "Ну, и что это за музыка? Ну, и что это за певцы и певички? Ни слова не разберешь, ни мелодии, ни приятных звуков! Тьфу!" Затем немедленно выключал приемник до полудня. В полдень начиналась радиопередача, в которой ведущий и его гость обсуждали разные темы. Особенно любил Василий Федорович темы политические, потому как, по его мнению, разбирался в них он крайне тонко и умно. Любил и поспорить с голосами из радиоприемника, и, конечно же, всегда побеждал в этих спорах. «Эх, мне бы в министры, вот я бы навел порядок в стране" – думал часто дед. – На пост президента я не претендую, так как могу пока еще дать объективную оценку своим способностям".

      Так вот, выключив с утра радио, еще несколько минут соображал дед о грядущем дне: вот сейчас встанет, выглянет в окно, убедится, что туч на небе нет или же, что тучи на небе есть, и пойдет в санузел по делам утренним. Так и делал.

      После похода в санузел доставал Василий Федорович из тумбочки своей прямоугольное зеркало с отколотым углом, старую глубокую чашку, на дне которой лежал обмылок, вафельное полотенце, помазок и бритву. Со всеми этими приспособлениями садился дед на табурет возле подоконника и важно выставлял вертикально свое зеркало. Наливал в глубокую чашку с обмылком из пластмассовой лейки, предназначенной для полива цветов, немного воды и начинал судорожно вспенивать помазком содержимое. От усердия, сам того не замечая, дед высовывал на бок язык. Как только пена получалась густой и в достаточном количестве, начинался самый главный утренний ритуал: глядя в зеркало, Василий Федорович цеплял помазком пену, подносил ее к лицу и важно начинал размазывать по самые уши все то, что напенил; затем брал бритву и с жутким скрежетом пытался выбрить свою старческую щетину. Результатом дед был всегда доволен. Собрав полотенцем остатки пены с лица, с интересом оглядывал он свое отражение в зеркале и заключал: "Ай да молодец! Ай да сноровка!"