Художник. Тарас Шевченко

ли он будет поставить за себя работника?

      – Я вам поставлю работника.

      – Вы? – с удивлением спросил он меня. – Да из какой радости, из какой корысти вы-то хлопочете?

      – Так, – отвечал я. – От нечего делать. Для собственного удовольствия.

      – Хорошо удовольствие! Зря сорить деньгами. Видно, у вас их и куры не клюют? – И, улыбнувшись самодовольно, он продолжал: – Например, по скольку вы берете за портрет?

      – Каков портрет, – отвечал я, предугадывая его мысль. – И каков давалец. Вот с вас, например, я более ста рублей серебра не возьму.

      – Ну, нет, батюшка, с кого угодно берите по сту целковых, а с нас кабы десяточек взяли, так это еще куда ни шло.

      – Так лучше же мы сделаем вот как, – сказал я, подавая ему руку. – Отпустите мне месяца на два вашего рисовальщика, вот вам и портрет.

      – На два? – проговорил он в раздумьи. – На два много, не могу. На месяц можно.

      – Ну, хоть на месяц. Согласен, – сказал я. И мы, как барышники, ударили по рукам.

      – Когда же начнем? – спросил он меня.

      – Хоть завтра, – сказал я, надевая шляпу.

      – Куда же вы? А могорычу-то?

      – Нет, благодарю вас. Когда кончим, тогда можно будет. До свидания!

      – До свидания!

      Что значит один быстрый месяц свободы между многими тяжелыми, длинными годами неволи? В четверике маку одно зернышко. Я любовался им в продолжение этого счастливого месяца. Его выразительное юношеское лицо сияло такою светлою радостию, таким полным счастием, что я, прости меня Господи, позавидовал ему. Бедная, но опрятная и чистая его костюмировка казалась мне щегольскою, даже фризовая шинель его казалась мне из байки, и самой лучшей рижской байки. У мадам Юргенс во время обеда никто не посматривал искоса то на его, то на меня. Значит, не я один в нем видел такую счастливую перемену.

      В один из этих счастливых дней мы шли вдвоем к мадам Юргенс и встретили на Большом проспекте Карла Павловича.

      – Куда вы? – спросил он нас.

      – К мадам Юргенс! – отвечал я.

      – И я с вами, мне что-то вдруг есть захотелось, – сказал он и повернул с нами в Третью линию.

      Карл Великий любил изредка посетить досужую мадам Юргенс. Ему нравилась не сама услужливая мадам Юргенс и не служанка ее Олимпиада, которая была моделью для Агари покойному Петровскому. Ему нравилось, как истинному артисту, наше разнохарактерное общество. Там он мог видеть и бедного труженика, сенатского чиновника, в единственном, весьма не с иголки вицмундире, и университетского студента, тощего и бледного, лакомившегося обедом мадам Юргенс за деньгу, полученную им от богатого бурша-кутилы за переписку лекций Фишера. Тут многое и многое он видел такое, чего не мог видеть ни у Дюме, ни у Сан-Жоржа.

      Зато всегда, когда он приходил, внимательная мадам Юргенс предлагала ему в особенной комнате накрытый стол и особенное какое-нибудь кушанье, наскоро приготовленное, от чего он, как истинный социалист, всегда отказывался. В этот же раз не отказался и велел накрыть стол в особой комнате на три