Con amore. Этюды о Мандельштаме. Павел Нерлер

возник соблазн «опрокинуть» этот тезис на самого Мандельштама.

      И в том, какую судьбу и какую смерть, с напророченными «гурьбой и гуртом», выбрал себе в ноябре 1933 года, написав роковые стихи о Сталине, 42-летний Мандельштам, этот хрупкий и отнюдь не героический от рождения человек, – сходились его поэтическое торжество, его гражданское величие и его человеческая трагедия.

      Разве не об этом – поразительные пророчества «Стихов о неизвестном солдате» (март 1937 года)?

      Наливаются кровью аорты,

      И звучит по рядам шепотком:

      – Я рожден в девяносто четвертом,

      – Я рожден в девяносто втором… —

      И, в кулак зажимая истертый

      Год рожденья, – с гурьбой и гуртом

      Я шепчу обескровленным ртом:

      – Я рожден в ночь с второго на третье

      Января в девяносто одном

      Ненадежном году – и столетья

      Окружают меня огнем.

      В то же время картинка, которая при этом всплывала, была очень простой и уже всем привычной: Поэт дерзновенно нахлестал своей эпиграммой Тирана по щекам – и теперь обречен испить цикуту из его рук: он не может не умереть у расстрельной стены или в ГУЛАГе!

      Тем более, что так, в сущности, и произошло!

      Бессмертие как бы отыскало Поэта, но взяло за себя хорошую цену – ничем не отвратимое самоубийство!..

      14

      Но задумаемся еще раз: действительно ли Мандельштам сознательно искал именно такую судьбу?

      Вся мандельштамовская жизнь явила нам образцы потрясающего жизнелюбия, и добровольное заклание – пусть и трижды значимое социально или исторически – плохо вписывается в его живой образ. Быть «к смерти готовым» и искать ее – не одно и то же.

      Ни клятва верности четвертому сословью, ни осознанье невозможности – для себя – «жизнь просвистать скворцом» и «заесть ореховым пирогом», ни уж тем более чувство поэтической правоты никак не исключали того, что их носитель – жив и предполагает жить, без чего, согласитесь, слышать и писать стихи затруднительно. Его раздирают и внутренние противоречия – Мандельштам-миф, Мандельштам-поэт и Мандельштам-человек не всегда ладят друг с другом.

      И все-таки не телеологический промысел убил поэта и не снятие с него чудотворной (из когтей чудовища!) защиты из Кремля, а истертые и окровавленные жернова российской государственной машины, всего лишь на время персонифицированные в усатом «кремлевском горце», но легко перевоплощающиеся в любую иную оболочку – с бородкою или лысиной, в бровастую или безликую.

      Самоубийство на самом деле совершала и власть – не просто отвратительный и нерукопожатный брадобрей, а голодное государство-трупоед, не жалеющее ни холопов, ни поэтов. И усатый тиран ему явно был к лицу, точнее, он и был его лицом.

      Иная мифологема вынесла Мандельштама и Сталина на самый гребень другого упрощения: Поэт и Тиран. Тиран-поэтомор, убивающий живое слово во плоти, и поэт-тираноборец, в конце концов