Система. Марианна Домникова

ты ко мне привязалась?! Что об этом разговаривать – не всё ли тебе равно пока что? Живёшь – и на том спасибо. А кем уж ты там хочешь стать – вот ведь дурацкие вопросы!

      – Ладно, тогда скажи, чего ты больше всего боишься?..

      – Час от часу не легче. Ничего другого придумать не можешь, чем бестолковые вопросы задавать? Задавай кому-нибудь другому.

      – Я задавала, все всё разное отвечают. И это так интересно!

      – И что интересного, например?

      – А вот, например, видишь, та Липа непременно хочет стать скамейкой в парке. Она очень хочет – чтобы потом и среди деревьев стоять, и вроде бы и для людей. А древесина у Липы слишком мягкая, поэтому скамейкой ей точно быть не придётся, ни в парке, ни ещё где. Представляешь, какое горе?

      – Ну и что? Сделают из неё что-нибудь другое, прямо горе! Будет не скамейкой, а бочкой с вином, вполне себе даже весёлое будущее. Люди её будут во главе угла ставить, ни один праздник без неё не обойдётся.

      – Всё ты шутишь…

      – И совсем не шучу. Из Липы как раз делают плошки, ложки, миски, бочки – честное слово, мне ещё прадедушка мой говорил сто семьдесят лет назад.

      – Раз прадедушка говорил, тогда верю. А знаешь, чем хочет стать вон та Берёзка? Вообще потеха! Лыжами! Она зимой видела людей на этих штуках и просто загорелась этой мыслью. Чтобы дерево и с такой скоростью перемещалось!

      – И ничего смешного нет. Очень даже оригинально. Станет твоя знакомая Берёза многократным чемпионом мира по лыжному спорту. Зимой – работа, а всё лето – отпуск, по-моему, шикарная идея! А чем хочет стать вон тот Каштан? Не знаешь случайно? Не интересовалась?

      – Интересовалась. Он совсем странный, видимо, потому, что очень красивый. Он хочет стать картиной!

      – То есть как? Рамой?

      – Нет, просто картиной. Видел, как художник приходил, поляну рисовал. И с тех пор считает, что художник обязательно вернётся и нарисует его, потому что он у нас на поляне – самое красивое дерево. Надо только подождать, когда цвести начнёт, хотя и это не обязательно – он у нас в любое время года совершенно неотразим.

      – Да, и правда, интересно! Как у всех всё по-разному.

      – А знаете, что я хочу, – в разговор вмешался молоденький Дуб, – дожить до тысячи лет! Чтоб меня вокруг оградили цепочками, приезжали ко мне толпы туристов, фотографировали и загадывали желания. И они бы обязательно исполнялись, потому что я дожил бы до тысячи лет!

      – Да жуки тебя съедят раньше, – съехидничала Ива.

      – А вот и не съедят, поспорим?

      – Что с тобой спорить, с Дубом!

      – Конечно, нечего. Ты уже в реку скоро опрокинешься совсем! И совсем ничего видеть не будешь.

      – Прекратите базар! Как птицы, в самом деле, – вмешалась Лиственница. – Каждый из нас имеет право мечтать стать чем-то, пусть это даже самые невероятные мечты. И некрасиво смеяться над этим. Что, думаете, я, Лиственница, не знаю, что из меня делают шпалы, сваи, телеграфные столбы, – знаю. Моих бабку с дедом через три поляны от нас по осени видели? Стоят, родненькие, друг за другом. И провода на них нацеплены. Не самая красивая мечта, не самая завидная участь. Зато вместе, рядышком. Тут простояли вместе сто тридцать лет, такая любовь была, такие отношения! И Бог дал им ещё рядышком на другой поляне постоять. И от нас недалеко, что тоже, знаете, ещё заслужить надо!

      Все как-то притихли, и в лесу на какое-то время воцарилась уважительная тишина.

      – А знаешь, чего я больше всего на свете боюсь?..

      – Чего?

      – Бензопилы…

      – Да… это чудовищно, не то слово. Не надо об этом думать…

      – А зря вы так боитесь, – сказал старый Тополь, – это не менее печально, чем сломаться при шквальном ветре. Это даже лучше в какой-то степени. Тебя выбирают и потом используют – может, дом построят, может, корабль соорудят. А так рухнешь и будешь тут лежать, корнями своими пугая соседей. В лучшем случае на дрова потом растащат.

      – А что, Тополь, вы не слышали, как она визжит и как летят опилки?

      – Слышал. А ещё слышал, как стонут деревья, когда их ломает ветер. Вы ещё слишком молоды, но, поверьте мне, бензопила – это не самое страшное.

      – Самое страшное – это пожар. Это всё, это конец для всех, – зазвенела серёжками Ольха. – И неважно, в лесу этот кошмар или в городе! Сгорит всё, чем бы ты ни был. Вот что самое страшное.

      – Давайте не будем о страшном, – прервал старый Тополь. – Мы знаем, отчего случаются пожары, но не можем знать, для чего они случаются. И не нам об этом рассуждать.

      – Какой вы, однако, философ. Наверное, книжкой хотите стать или карандашом? – встрепенулась Ольха.

      – Вовсе нет, не угадали, уважаемая, – замялся Тополь, – всё гораздо проще. Я хочу, чтоб из меня делали спички.

      – Хам! – бросила Ольха. – Я тут про пожары, а он… Гадкий, низкий, ужасно, просто ужасно!

      – Ну что вы опять, в самом деле, – снова вмешалась Лиственница, – повторяю, каждый имеет право мечтать. И мечты необязательно