Лесной маг. Робин Хобб

не полковником Ребином. Я узнал почерк доктора Амикаса. Сверху крупными буквами было написано: «Почетная отставка по медицинским показаниям». От удивления я раскрыл рот.

      – Что ты наделал? Я потратил столько лет на твое обучение, я приглашал к тебе лучших наставников! Все эти годы я пытался научить тебя, что такое честь, и объяснить, что важно в этой жизни. Почему, Невар? Где я ошибся?

      Мне было трудно читать, пока он кричит на меня. Я пробежал глазами страницу и выхватил несколько слов:

      …состояние после выздоровления… вряд ли поддастся какому-либо лечению… может ухудшиться со временем… не сможет исполнять обязанности офицера каваллы… отчислен из Королевской Академии каваллы… вряд ли будет в состоянии удовлетворительно служить в любом подразделении армии на любом уровне…

      Внизу стояла так хорошо знакомая мне подпись, приговаривающая меня к бесполезному существованию на подачки брата и под тяжестью презрения отца. Я медленно опустился на стул, все еще сжимая в руке страницу. В ушах у меня гудело, и я вдруг вспомнил о Веретене и его бесконечном танце. Во рту пересохло, я не мог издать ни звука. У отца таких затруднений не было. Он продолжал поносить меня за безответственное, самовлюбленное, глупое, бессмысленное, бездушное поведение. Неожиданно я смог сделать вдох и вспомнил, как разговаривать.

      – Я не знаю, о чем это, отец. Правда не знаю.

      – «Это» об окончании твоей карьеры, идиот! О том, что у тебя нет будущего, а твоя семья опозорена. Отчисление по медицинским показаниям из-за того, что ты стал слишком толстым! Вот это о чем! Будь ты проклят, парень! Будь проклят! Ты даже провалиться не смог с достоинством. Лишиться карьеры из-за того, что ты не в состоянии не набивать рот едой! Что ты с нами сделал? Что подумают обо мне товарищи, узнав, что я вырастил такого сына?

      Он замолчал, его руки, все еще сжимавшие остальные бумаги, дрожали. Он считал случившееся своим собственным поражением. Его позор. Его достоинство. Честь его семьи. Ему ни разу не пришло в голову задуматься о моих чувствах. Он отошел к окну, повернулся ко мне спиной и принялся читать бумаги, подставив их к свету. Через пару мгновений я услышал, как он сдавленно выдохнул, словно получив удар в живот, потом медленно втянул в себя воздух и повернулся ко мне, продолжая держать перед собой бумаги.

      – Какая грязь! – с чувством произнес он. – Из всех проступков, которые можно ожидать от собственного сына, – такое!

      – Я не понимаю, о чем ты говоришь, – глупо повторил я.

      Я никак не мог взять в толк, почему доктор не поговорил со мной перед отъездом. На мгновение я даже позволил вспыхнуть дикой надежде, что это ошибка, что приказ об отчислении был написан, когда я еще тяжело болел. Но взгляд на число, стоящее на бумаге, развеял это заблуждение. Добрый доктор подписал ее через несколько дней после моего отъезда из Академии.

      – Я не понимаю, – пробормотал я, обращаясь скорее к самому себе, чем к отцу.

      – Не понимаешь? Здесь все написано черным по белому. Читай сам.

      Он