Кукушкин мёд. Алла Горбунова

о,

      И круглая антенна на крыше старого дома,

      Красный кирпич печных труб, ошмётки заката, ошмётки

      Цветения яблонь. Ночью небо

      Ещё голубей дневного. Вот белая сирень –

      Там, где были качели, где ржавая бочка лежит

      На боку под жасмином, где люпины и папоротник

      разрослись.

      Вот шифера куча –

      На месте под яблоней, где ирис цвёл, как в немецкой сказке.

      Уголки губ можно смазать оранжевым соком

      Цветущего чистотела; кот соседский лежит на крыльце –

      Злой, как в прежние годы, шипит, как к нему подойдёшь

      И нервно дёргает носом.

      Надо идти поздороваться с пнями: пни

      Были деревьями, когда в сердце моём было вечное лето.

      Сгорели уже и дрова.

      Хищным глазом мой дядя смотрит на берёзу,

      Которая мне была матерью и вскормила меня своим соком

      Из деревянных грудей.

      Деревянную грудь я сосала, играла гвоздями, осокой.

      Облепиха цвела за сараем,

      Газовые баллоны под ним хранились,

      А на месте компостных куч теперь сложен

      строительный мусор.

      Здесь кот наш покойный любил отдыхать на поленнице,

      Здесь – земляника цветёт и давно заросла могила

      другого кота,

      Моего первого, моего ближайшего друга.

      Кстати, гляди-ка, цветёт ещё и рябина.

      Птицы поют негромко, безмятежно.

      Где-то совсем далеко я слышу кукушку.

      Однажды нашли мы птенцов в яме песчаной,

      Ту яму давно зарыли. Всюду шифер и доски, обломки

      Целой вечности. Сныть отчего-то больная,

      Вся во вздувшихся волдырях.

      Вот другие сорта махровой сирени:

      Бледно-лиловые кисти и пурпурные скипетры.

      Утром огромный ёж на тропинке фыркал.

      Сына я позвала, сын был счастлив ежу,

      А ёж ненавидел людей.

      Был он большой как кошка и не хотел молока,

      Хотел крови. Мать моя родила петуха однажды,

      и он сказал:

      – Что ты даёшь мне всё пиво да пиво? Давай мне мяса!

      Вот колодец, где старая бабка живёт.

      Вот кострище, вокруг огня я плясала, бывало,

      И издавала дикие крики, и подруги мои неслись за мной

      в этом танце.

      Белого пепла кучка, чёрные угли.

      Этот костёр —

      Он жертвенником уже был, когда я ничего не знала

      О богах и их жертвах.

      Жертвенник магии более древней,

      До начала времён.

      В кусках стекла у забора

      Отражение лампы: мама сидит за работой.

      Знаю ужасную вещь:

      Есть только тело и боль.

      Есть только детство и смерть.

      Есть огромная ель и сосна, и странный какой-то шар,

      Просто шар. Здесь у печи

      Мне открылась когда-то речь

      С причудливым ритмом, тёмная,

      Колдовская, непонятно-зловещая.

      Была это песня ведьмы, должно быть, не помню я слов,

      Но она отзывалась в крови, бормотала из глубины веков,

      Пропадала, стихала и вновь появлялась

      в сочлененьях костей

      Отголоском беззвучного крика природы.

      Простая, тёмная, дикая, страстная и печальная,

      Древняя, страшная.

      Была гроза и скрипели доски.

      Кто говорил со мной?

      Что я прозревала тогда?

      Сама стихия со мной говорит,

      Что-то такое зовёт

      В моём теле, в моей боли –

      Неизбывное…

      Ночь упала и птицы замолкли,

      Но так же, как в детстве, нелюдимая речь звучит.

      «в небе ангелы боролись…»

      в небе ангелы боролись –

      в небе яблони качались –

      aurora borealis

      хоров ангельских кипенье

      как букашек мельтешенье

      осыпанье и цветенье

      крыльев хлопанье и пенье

      золото полярных маков

      зарево фаланг и флагов

      кипень неба на дороге

      из ночного в мир дневного

      «ландыши пахнут…»

      ландыши пахнут

      как тогда, когда их собирали в лесу

      с тётей Люсей, и нас обругали

      что они в красной книге, а мы их рвём

      ночью