Окаянное лето. Владимир Голубев

умолк и развёл руками. – Тогда не знаю. Хотя, постой, вот совесть. Жить по ней и есть смысл. Хотя я, если честно, сбивался не раз.

      – Совесть? Может быть, я подумаю. А теперь меня ожидают тарелки и сковородки.

      Алёна накрывала на стол. Отец оперся спиной на подоконник, и не сводил с гостьи весёлых глаз. Но юной хозяйке из блюд удалась только яичница с сосисками, а комочные айсберги из манной каши были отвергнуты.

      – Да ты прямо настоящая повариха!

      – Не смущай меня, папа.

      – Смотри какие разносолы! Я-то, бывало, утром хлебну пустого чая и строевым шагом в часть.

      – Жениться тебе надо, папа. Я смотрю у тебя две зубные щётки – синяя и красная. Кто она? Ты кого-то прячешь от меня?

      – Это я забыл выкинуть старую щётку.

      В ухе девочки привычно звякнул неведомый колокольчик, означающий только одно – произнесена ложь. Алёна повернулась к отцу:

      – Родители должны говорить детям правду? Правда, папа? Или ты запамятовал о моих способностях?

      – Да нет, не забыл. Я тут даже с военными медиками советовался по поводу твоего непонятного дара. Они все твердят в один голос – ты просто феномен, неизвестный науке.

      – Поэтому скорее колись про свою подругу.

      – Была у меня одна, так сказать, знакомая, но Света мне не светит, так-то, доча. А зубную щётку я всё же выкину. Насколько я знаю – воспоминания и призраки зубы не чистят, и тапочки им не надобны.

      – Не переживай, у тебя всё наладится, всё будет хорошо. Ты ещё встретишь свою суженую, здесь, на земле, или там, на небесах.

      – Спасибо, милая, но я туда не тороплюсь. Потом, пожалуйста, не говори «всё будет хорошо». В жизни более дебильной фразы я не встречал.

      – Почему? Так все говорят.

      – У нас тут жил старый дед, капитан. Остался в Арктике после отсидки в ГУЛАГе как член семьи расстрелянного «врага народа». Так вот, всю жизнь он водил теплоходы в Диксон, Игарку, Певек и бухту Провидения. Знал Северный морской путь как свои пять пальцев. К нему, пенсионеру, перед каждой навигацией толпой шли штурманы и капитаны. Но я собирался сказать совсем не об этом. Когда мы сталкивались в магазине, я у него спрашивал, мол, как дела? А он мне неизменно отвечал – «Всё будет хорошо!» А сам старый, хворый. Так вот, ты мне скажи на милость – что это «всё будет хорошо»? Он, выходит, поджидал юность и счастье, или сгинувшую в лагерях семью? Умер он в прошлом месяце, едва-едва не дотянул до открытия очередной навигации. Отнесли на кладбище, опустили в мерзлоту «морского волка», спалили рожок холостых патронов, и всё. Так скажи мне, когда же «всё будет хорошо»? Как вспомню его, так прямо стоит у меня перед глазами, как живой, с авоськой и в старом бушлате.

      Игорь смолк, отвернулся к окну, словно разглядывал письмена неведомых рас на пыльном стекле. Алёна молчала, отчего-то ощутив за собой вину за одиночество отца и за неуместные слова.

      Жуков, не поворачиваясь от окон соседнего дома, пробурчал:

      – Как ты думаешь, у меня нет ни-ка-ких шансов примириться с Людмилой Александровной?

      – Какие шансы, папа? Твои шансы – поют романсы! Мама родит со дня на день, у неё уже идёт восьмой месяц беременности! И, насколько