Детство. Василий Панфилов

Стёпка, – а дармоед совсем-совсем уезжает?

      Стрельнув глазами в мою сторону, тётка не ответила, только мимоходом погладила малыша по русой головёнке.

      – Совсем, – С каким-то вызовом сказала Аксинья, возясь у печи, – Без возврата!

      Последние слова она пропела, крутанувшись округ себя. Вздорная девка!

      Скрипнула дверь сеней и в дом зашёл Иван Карпыч, запустив морозный воздух, густо приправленный запахами хлева.

      – Гнедка запряг, – Деловито доложил он, глядя сквозь меня, – не задерживайся!

      Обжигаясь, выпил кипяток с собранными по осени листьями малины, и встал из-за стола. Перед глазами расплывалось, и я неверяще провёл руками… слёзы?

      Отвернувшись, быстро обул ботинки. Старые, разношенные, но ещё крепкие. Мать покупала ещё, по случаю. Сам-то не помню, да и узнал случайно.

      Тётка-то о матери говорить лишний раз не любит. Я попервой, когда болесть уходить стала, расспрашивать было начал. Отмалчивалась тётка-то. Губы подожмёт, да отвернётся, а и ответит если, то лучше бы не отвечала.

      Сверху зипун[16], на голову драную шапку, увесистый узелок со старой одёжкой в руки, и всё, я готов! Чего медлить-то?!

      – Неласковой какой, – Шипит Аксинья вслед, будто не сама только что радовалась, змеюка рябая! Только что чуть из избы не выпихивала, а тут же – неласковой!

      Ворота уже настежь, и Карп Иваныч, не медля, вывел Гнедка под уздцы.

      – И куды это поехали? – Поинтересовалась соседка, бабка Феклиха, изнемогая от любопытства.

      – В город, – Важно пригладив русую бороду с редкой проседью, молвил Иван Карпыч, – В учение отдаём, стал быть. К труду крестьянскому пащенок не способен, так может, хуч там кус хлеба заработать сможет.

      – Это да, это да, – Закивала головой старуха, – негодящий он, как есть негодящий. Мамка его, помню… ишь вызверился, ирод!

      Дряхлая, но всё ещё шустрая по необходимости, старая ведьма живо отскочила назад.

      – Я вот тебе ухи… у, ирод!

      Погрозив скрюченным пальцем, подойти не решилась.

      – Н-но! – Иван Карпыч, тая усмешку, упал в сани и щёлкнул кнутом. Мерин послушно начал неспешное движение по деревенской улице, цокая подкованными копытами по мерзлой земле. Соседи с любопытством провожали нас взглядами, то и дело заводя разговоры.

      Иван Карпыч охотно останавливался, и скоро вся деревня была в курсе происходящего. В город меня отдают, стал быть, потому как к настоящей мужицкой работе негодящий.

      – Егоор! – На меня налетел заплаканный полуодетый Санька, – Дядька Иван, ну что ж вы…

      Мужик только дёрнул плечами, и дружок мой отстал.

      – Егор, ну ты чего? Зачем в город-то? – Запрыгнув на сани, тормошил меня Чиж, – Оставайся! Попроси тётку-то, а?!

      – Неча! – Прервал его Карп Иваныч, – Сей час кнутом получишь! Не твоего ума дело, сопливец!

      Санька соскочил с саней и зашагал рядом, то и дело срываясь на трусцу.

      – Как же так…

      Стиснув зубы, дёргаю головой в сторону Ивана Карпыча. Отстал

16

Зипун был своего рода крестьянским пальто, предохраняющим от стужи и непогоды. Носили его и женщины. Зипун воспринимался как символ бедности.