Два месяца и три дня. Алиса Клевер

крикнул ей вслед Максим и, кажется, даже пошел за ней, но звук его голоса утонул в десятках разговоров, в шелесте шагов, цоканье шпилек, щелканье фотовспышек.

      Арина озиралась в поисках выхода, загнанная, запутавшаяся в лабиринте белых стен и ужасных фотографий, совсем как тот жираф. Нужно бежать, нужно постараться убежать от этих чудовищ, называющих убийство искусством. Арина была в ярости. Она бросилась прочь, слетев вниз с белоснежной лестницы. Она не оглянулась, не остановилась, подвернула ногу, но бежала дальше, прихрамывая.

      Она остановилась только в квартале от выставочного центра, на соседней улице, и разревелась, как маленькая. Ей было до ужаса, просто до ужаса жалко жирафа.

      4

      Такой Арина была всегда. Родители жили в своем доме на окраине Владимира. Рай, да и только. И огород тебе – пожалуйста, и живность – сколько хочешь. Если бы не дочка Арина. Уж пес ее знает, в кого она пошла такая чудная. Мать называла ее ненормальной, кричала, чтобы та перестала «ей мо́зги делать», но Арина стояла посреди их большого двора, огороженного деревянным забором, смотрела на мать волком, прижимала к себе крикливого петуха Петю и кричала:

      – Нет! Не режь его!

      – Да он старый, – всплескивала руками мать. – На черта он мне сдался? Может, ему еще пенсию начать платить?

      – Петя не виноват, что он старый! Бабуля тоже старая, что ж ее – на суп пустить? – Арина смотрела на мать исподлобья, как на врага и предателя родины. С тех пор как мать вышла на пенсию, хозяйство у родителей разрослось – куры, поросята на продажу, козье молоко, яйца. И мать, и отец воспрянули, с головой погрузившись в идею жить «на всем своем». Было время, что и кроликов держали, но на их умерщвление Арина реагировала, будто резали и снимали ценный мех с нее самой. Пришлось от кроликов отказаться.

      Зато Арина с удовольствием пасла козу, носилась с цыплятками, как с писаной торбой, собирала яйца. И все шло хорошо до следующего «казуса», когда дочь снова принималась «делать мо́зги». Когда, к примеру, Арина, вся в слезах, наотрез отказалась есть котлеты «из лучшего друга», свинки Гришки, отстоять которого Арине не удалось.

      – Он умел улыбаться! – Арина сверлила мать взглядом, от которого сердце переворачивалось. Бледная, растрепанная, она испепеляла ее синим блеском недобро смотрящих глаз. Странная уродилась. Две родинки – встарь говорили, такие родинки, да на лице – признак нечистой силы. С животными общается, как с родными, словно бы их язык понимает или что.

      – Да кто, кто умел улыбаться? – сквозь зубы цедила мать. Отец, насупившись, давился котлетой «из друга», вкусной, в грибной подливке.

      – Гришка. Гришка умел. Он мог почти разговаривать!

      – Лучше бы ты с людями дружила, – хмыкнула мать.

      – А фарш магазинный-то жрешь ведь! – ехидно заметил отец, втягивая к себе на тарелку третью котлету «из Гришки». – Не вегетярьянка же ты у нас!

      Умом Арина все понимала. Родители не виноваты. Все жили так, как они, и они живут, как все остальные. Никому вокруг