Египетский манускрипт. Борис Батыршин

меня как своего: хлопали по плечам, учили правильно называть корабельные снасти и угощали каменной твердости солеными галетами. А я в ответ делился с ними леденцами «Холлс», изрядный запас которых прихватил с собой в путешествие.

      Я обнаглел настолько, что пристраивался здесь, между небом и палубой, с планшетом – и находил удовольствие в том, чтобы, лежа на раскачивающемся марсе, «листать» на экране читаные-перечитаные книги о путешествиях. В кои-то веки я добрался и до «Моби Дика»; отец давно и безуспешно пытался мне его подсунуть. Дома я не смог одолеть больше десятка страниц, а здесь книга пошла на «ура», и я часами валялся на решетчатом настиле и глотал страницу за страницей. Я в очередной раз согласился с отцом: да, некоторые книги непременно надо читать на бумаге: как же я жалел, что бессмертное творение Мелвилла досталось мне в электронном виде!

      Кстати, о бумаге. Отец верен себе: каждый вечер он садится за крошечный столик в каюте и начинает писать в большую клеенчатую тетрадь, приобретенную для этой цели еще в Одессе. Он с самого начала заявил, что намерен, ради пущего вживания в образ, вести путевые заметки в стиле девятнадцатого века и теперь старательно выполняет этот зарок. Почерк у отца ужасный; отчаявшись разобрать что-то на первой странице, я предложил условно считать тетрадкой прихваченный с собой «Мак-Эйр» и вести заметки в «Ворде»; отец с негодованием отверг это рацпредложение. Ну ничего, посмотрим, надолго ли его хватит.

      Так я и просидел все плавание на марсе – иногда, разнообразия ради, делая вылазки на мостик и в машинное отделение. Пассажиров туда пускали неохотно, но для меня и тут сделали исключение. Машинное отделение меня поразило – титаническое скольжение массивных механизмов, зеркальный блеск отполированной работой стали; облитые зеленым маслом шатуны, свист пара, мельтешение вертушек регуляторов Уатта, адские отсветы в кочегарке… Стимпанк, да и только! Все же большие машины имеют свою, особую магию, которая не сравнится ни с чем иным, не столь фундаментальным…

      Но все хорошее когда-нибудь кончается; подошло к концу и это морское путешествие. Позади остались стоянка в Стамбуле, дождливое марево архипелага, пальба по ящикам, любезно предоставленным боцманом (я все плечо отбил, пытаясь приспособиться к отдаче лупары), и долгое странствие вдоль малоазиатского берега.

      К Триполи пароход подошел утром; паломники, обитавшие в трюме, еще с ночи потащили наверх свои узлы и котомки. Палубная публика тоже закопошилась, выбираясь из-под одеял и наскоро перекусывая. Мы с отцом вышли на мостик еще в темноте – и поймали волшебный момент, когда темные силуэты Ливана на горизонте осветились первыми солнечными лучами. Я знал, что местные горы кое-где покрыты снегом; но, увидев зарозовевшие в утреннем солнце сияющие вершины, замер в восхищении. По палубе прокатился гул; паломники тот тут, то там опускались на колени и принимались