Сорняк, обвивший сумку палача. Алан Брэдли

летних дней. Слева, на боку, словно ее вытащили на пляж, чтобы почистить от налипшей грязи, лежала игрушечная лодка.

      Я задержала дыхание. Она не должна знать, что я здесь. Я медленно спущусь и…

      Мои ноги задрожали. Мне особо не за что было зацепиться, и кожаные подметки плохо держались на разрушающейся деревянной перекладине. Когда я начала соскальзывать назад, миссис Ингльби снова завела свой плач, на этот раз другую песню и, странно, другим голосом: грубым, хулиганским, пиратским бульканьем:

      So, though bold Robin’s gone,

      Ye t his heart lives on,

      And we drink to him with three times three[34].

      И она издала жуткий гнусавый смешок.

      Я снова поднялась на цыпочки, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она вынимает пробку из высокой прозрачной бутылки и делает быстрый резкий глоток.

      С длинным вздохом, содрогнувшись, она засунула бутылку под кучу соломы и зажгла новую свечу от слабого огонька той, что уже догорала. Капая воском, она поставила ее рядом с ее использованной компаньонкой.

      Теперь она затянула новую песню, на этот раз более минорную; пела медленнее, как будто это заупокойная месса, произнося каждое слово с ужасной, преувеличенной отчетливостью:

      Robin-Bad-fellow, wanting such a supper,

      Shall have his breakfast with a rope and butter

      To which let all his fellows be invited

      That with such deeds of darkness are delighted[35].

      Веревка и масло? Темные делишки?

      Я вдруг осознала, что у меня волосы встали дыбом, как произошло, когда Фели провела черной эбонитовой расческой по своему кашемировому свитеру и затем поднесла ее к моему затылку. Но пока я пыталась прикинуть, как быстро сумею спуститься по деревянным лесам и убежать, женщина проговорила:

      – Входи, Флавия. Входи и присоединяйся к моему маленькому реквиему.

      Реквиему? – подумала я. Я действительно хочу вскарабкаться в каменную клетку к женщине, которая в лучшем случае слегка пьяна, а в худшем – маньячка с манией убийства?

      Я подтянулась внутрь во мрак.

      Когда мои глаза привыкли к свету свечей, я увидела, что она одета в белую хлопчатобумажную блузку с короткими пышными рукавами и по-крестьянски глубоким вырезом. С иссиня-черными волосами и яркой широкой юбкой в складку ее легко можно было принять за гадалку-цыганку.

      – Робин покинул нас, – сказала она.

      Эти три слова чуть не разбили мое сердце. Как остальные в Бишоп-Лейси, я всегда думала, что Грейс Ингльби живет в собственном изолированном мире, мире, где Робин все еще играет на грязном дворе, преследуя наседок от забора до забора и время от времени забегая на кухню выпросить конфету.

      Но это неправда: она стояла, как и я, рядом с маленьким надгробием на церковном кладбище Святого Танкреда и читала простую надпись: «Робин Теннисон Ингльби, 1939–1945, покойся с Богом».

      – Робина больше нет, – снова сказала она, и теперь это прозвучало словно стон.

      – Да, – ответила я, – я знаю.

      Частицы пыли парили, словно крошечные миры, в тонких лучах солнечного света, пронизывавших темноту помещения. Я уселась на солому.

      Стоило мне это сделать, как голубь сорвался из гнезда и вылетел сквозь маленькое

34Итак, хотя смелый Робин покинул нас,Его сердце продолжает жить,И мы выпьем за него три раза по три.Автор неизвестен

35Робин Плохой парень, так хотевший поужинать,Получит завтрак с веревкой и маслом,На который пригласим всех его друзей,Радующихся таким темным делишкам.Английская народная баллада