Мы и Россия. Игорь Харичев

напирает:

      – Они сладострастно описывают якобы мерзостную природу русского человека, мечтающего лишь о том, чтобы напакостить соседу, и способного хорошо работать только из-под палки в тисках тоталитарного режима. Это возмутительно!

      Участники этого диспута думают об одном и том же: найти спасение от распада страны, то есть научиться терпеть народную ругань, не доводя дело до тисков и до палки, но на всякий случай укреплять и стены, чтобы они, гнилые, не разваливались, когда ткнёшь.

      В эпоху рынка и гласности стена называется: банкет.

      Игорь Харичев посвящает этой теме самую большую свою повесть, а поскольку тени и дары данайцев продолжают маячить в его экспертизах, то подзаголовок к «Банкету» звучит так: «Пособие для начинающего патриция». То есть для нынешнего прохиндея, который хочет в этот патрицианский заповедник любой ценой проникнуть.

      Для этого надо знать правила проникновения или, лучше сказать, условия пребывания участников банкета – как постоянно пребывающих, так и на время прибывающих.

      Что же они там делают?

      Во-первых, едят. Бесконечно. И пьют, понятное дело. Во-вторых, у них всегда праздничное настроение. У всех, обязательно! В-третьих, они убеждены, что недоступны, то есть, что общаются только с равными себе. Никаких чужих ни в один зал этого многозального банкета охрана не пропустит.

      Прокомментировать?

      То, что они без конца жуют и булькают – с тостами и без, но с непременным смакованием сверхмодных винных марок и неслыханных заморских рецептов, на мой вкус, несколько перегружает у Харичева повествовательную ткань: во всяком случае, я как читатель с трудом перевариваю такое количество съестного в чужих животах. Однако отдаю должное экзистенциальным истокам подобного чревоугодия: сколько же надо было голодать народу, кладя зубья на полку при каждом природном и социальном бедствии (каковыми полна российская история), – чтобы без конца заедать эту историческую жуть! Праздник обжирания как гиперкопенсация голодухи.

      «Праздник жизни, который нескончаем». «Жизнь, кажущаяся ярким праздником». Праздник – как мечтаемый образ жизни… Чьей жизни, я спрашиваю, – этих вот избранных? А что, в народе, в огромной глубинной массе его – не живёт разве неизбывная жажда праздника, которым прерывается тягучая лямка повседневности? И разве не становится в русской жизни любой праздник – освобождением от этой проклятой лямки – уходом в гульбу без края?

      Так что завсегдатаи банкета зря думают, будто они на Руси – что-то особое. Хотя и общаются – только с избранными и только как избранные. Сквозь лёгкий налёт пародийности харичевского описания (габитус) чувствуются тысячелетние хроническое болезни русской души (диагноз), которые, может, и не болезни уже, а склад органики (спасительный рецепт).

      Они ведь, банкетчики, не только едят и пьют. Они работают.

      Как?

      «Каждый беспрерывно что-то пишет, согласовывает, прорабатывает, решает».

      Что решает, с кем