Весенние ласточки, или Эхо о солдате. Алла Плотникова

Матросова и в их лице всех героев, закрывших своими телами вражеские амбразуры.

      Но страшнее всего и обиднее было то, что своим заговорщицким полушёпотом, без разрешения, он записал и их, Катьку с Маринкой, в свои сообщники, и они чувствовали, что, не возражая, не споря, не протестуя, своим молчанием соглашались с тем, что говорил этот старый змей-искуситель, и тоже, вместе с ним, становились еретиками.

      Но возразить было нечего, те же юные сердца, распознавшие минуту назад в наигранно-торжествующей интонации ложь, сейчас распознавали в ласковом полушёпоте жестокую боль правды.

      В нескольких метрах за спиной ветерана в синеве тихого вечера, изредка мерцая искринками, шаял костёр. Его окружала влажная, без единой соринки, заботливо причёсанная граблями, тёмная, как сама смерть, земля.

      Глядя на эту угольно-чёрную почву, трудно представить, что пройдёт всего полмесяца и сочная зелень космами оволосит её, а потом, спустя ещё полмесяца, украсит, словно голову невесты, венком первоцвета. И всё это будет твориться под ласковой опекой человека с хитрым прищуром живых глаз.

      – Дело вы затеяли хорошее, – разминая крепкой рукой румянец своих загорелых щёк, сказал он грустно и строго, – но будьте готовы, что вас попытаются обмануть, запутать, возможно, напугать. Вам будут мешать. Потому что правда часто горькая и вязкая, словно расплавленный гудрон. Запомните, – поблёскивая глазами, словно костёр за его спиной искорками, ещё более строго продолжал ветеран, – какая бы страшная и обидная ни была правда, вы права не имеете лгать!

      Девочки, всё ещё немые от происходящего, слушали этого человека, который встретил их шутливо-насмешливым тоном, затем наигранно-торжественным повествовал о героях, потом заговорщицки-сладко нашёптывал, а сейчас, мерцая полубезумными глазами пророка, напутствовал.

      – Не имеете права лгать, – повторил он, успокоившись. – Это я послал Ваську Москвина, а посему и я ответственен за то, что его кости лежат неизвестно где, значит, и к моей шкуре прилипла несмываемым гудроном правда, – проводя ладонью по усеянной мощными венами руке, сказал он, вздохнув. – Мы были тогда в окружении. Связи практически не было. Откуда ждать помощи, что делать, неизвестно: то ли пробовать пробиться к основным силам, что почти наверняка обернётся смертью, то ли к партизанам перебираться, а как у них дела обстоят, тоже неизвестно, партизанские отряды только начали формироваться.

      Марина записывала то, что рассказывал Силкин, поэтому он старался говорить небыстро:

      – Был я тогда в звании старшего сержанта, но так как положение было тяжёлое, кто-то должен был предпринимать решительные действия, и я взял на себя ответственность командира: сформировал два отряда, каждый из одиннадцати человек; один отряд возглавил сам, а над вторым как раз и поставил Ваську Москвина. Настоящий он был русский мужик и разведчик: умный, спокойный, смелый и упрямый.

      Силкин откатил рукава свитера и предложил девочкам зайти в дом, но Катя и Марина отказались,