Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда». Дмитрий Рокин

угрожающе зарычал двигателем и засигналил приторной «крякалкой» – принялся раскидывать встречный поток по сторонам, хриплым пьяным голосом в громкоговорителе хлестая упирающихся водителей своей воинственной непогрешимостью: «По крайнему ряду пропускаем, двигаем машинки! Быстро, блядь!»

      Автомобилисты хмуро и отрешенно повиновались, искренне матеря и презирая напыщенного наглеца.

      Гелик пронесся мимо белого знака, перечеркнувшего красной диагональю черные буквы. Полкан снял с крыши синий маяк – путеводную звезду, открывающую любые дороги. Город в зеркалах бежал от автомобиля прочь, природа бежала к. В искусных узорах измороси на окнах застыли березовые рощи, широкие зигзаги реки вдали, поднимающаяся гряда, тянувшаяся к хмурому темно-серому небу. И все в белом снегу.

      – На днях воспользовался услугами дяди Сережи, – благодарно хвастался Алекс. – Одна девочка решила со мной в игры поиграть, изображала больную, а на заднем фоне орала бухая тусня.

      – Убедился в филигранности его маски-шоу?

      Пресыщенный благами службы полковник растекся на скрипучем сиденье.

      – На сто процентов. Немного помяли их тухлую вечеринку. Я сам поучаствовал, мне выдали форму и ствол – паре ее вялых хахалей съездил прикладом по бороде. Весело было.

      – Я смотрю, все человеческое вам чуждо? – гневалась Алена, пропустив ситуацию через себя.

      Окосевший Полкан обернулся и, краснющий и яростно воняющий даже не перегаром, а чистыми парами спирта, принялся юлить дурацким родительским тоном.

      – У-тю, Лелька… А это кольцо у тебя в губе, – посмеивался полковник. – Вот зачем ты его вставила? Модно так сейчас? А руки так и тянутся чеку эту выдерн…

      Громом прогремел выстрел. Тела людей одномоментно вздрогнули. Тугой, медленно стихающий звон в ушах, струящийся из ствола дым и в чем-то приятный, стойкий запах пороховых газов.

      – Еб. Твою. Мать! – перешел на отчаянный крик полковник.

      Бранная речь то вонзалась остротами, то била отцовскими подзатыльниками, то бушевала редкими сленговыми выражениями, то уходила в историческую парадигму войн и революций, то снова возвращалась крепким, едким, ядовитым словцом в конкретное время и место. Полкан ругался так много, так неповторимо и безапелляционно искренне, что его хотелось слушать, ему хотелось аплодировать. В его бездонном от мата горле никогда не пересыхало – дыхания хватало, чтобы выдохнуть сотни остроконечных слов, которые с легкостью примет угнетенная до безобразия самооценка Семки. Вобьет в себя и порцию горячего смеха от Алекса, где каждый отдельный смешок – наточенный ржавый гвоздь. Но с непосильно большим трудом вместит очередное разочарование Алены, обескураженно смотрящей то на дыру в крыше авто, то на дымящийся карабин, то на брызжущего слюной полковника, то на ухахатывающегося брата, то на глупое, лопоухое, курносое лицо самого Семки.

      Полыхающему в яром стыду Семену, чей палец на спуск и крохотную кочку под колесо возложил какой-то притворный рок, снова захотелось попросту