Ты меня любишь. Кэролайн Кепнес

похоронил бы такие сексистские, отвратительные слова, но Фил – не Эдди Веддер, и его самый отвратительный альбом вместе с тем и самый популярный.

      – Что ж, филистимляне, пора мне опорожнить свой бурдюк.

      Он врет, в туалет ему не нужно. Фил приоткрывает окно, закуривает сигарету (спорю на что угодно, в студии курить нельзя) и пялится на здание напротив, а его плей-лист – не более чем промывание мозгов. Он ставит свою никчемную группу «Сакрифил» между «Мадхани» и «Мелвинс», пытаясь убедить нас, слушателей, что Фил с друзьями могут сравниться с легендами рока, будто мы, слушатели, беспросветные тупицы.

      – Ну вот, Фил вернулся, – говорит он. – Надо сказать, каждый раз, когда слышу «Акулу», с благодарностью вспоминаю своих девочек. Вы знаете, без них я никто. Черт, иногда я думаю: а если б Эмми не забеременела, если б моя дочь и моя «Акула» не появились бы на свет?

      Он тебя вроде как «любит», а ты его – нет. Когда любишь кого-то, готов кричать об этом с окрестных крыш, а ты даже кольцо не носишь, и Суриката об отце не вспоминает. Твои друзья не спрашивают, как у него дела. Ты думаешь, что, оставив мужа, ты его убьешь, вытолкнешь из машины на полном ходу: так ты и попала в созависимость от насилия. А он вздыхает:

      – Что ж, филистимляне, вот вам забавный факт… – Ага, еще одна выдумка. – Когда я впервые сыграл «Акулу» для Курта, он заправил волосы за ухо и сказал, что был бы рад написать такое. У меня даже мурашки по коже полезли, ребят. – ЧУШЬ! ТЫ ЛЖЕЦ! ПОКОЙНЫЙ КУРТ НИКОГДА ТАКОГО НЕ СКАЗАЛ БЫ. – Может, поэтому моя «Акула» до сих пор горит так ярко, и, вы уж простите, я сегодня настроен на лирический лад… – О господи. – Я знаю, что Курт – наш бог. Вы знаете, что Курт – наш бог. Он влюбился в Кортни, а я – в свою девушку… Да-да, я еще здесь. И во мне еще живет «Акула». Вы знаете. И я знаю. Мир вам, филистимляне, завтра я опять ворвусь в эфир.

      Он включает «Акулу» в конце каждого гребаного шоу, и мне даже неловко, что песня мне нравится. Любить в ней вроде бы нечего: мотив на басу, два аккорда, заунывный колокольчик и рыдания юного Фила, голос которого еще не испортили сигареты, – и все же он поет тебе, мне и всем на планете.

      Ты акула в моей акуле, ты мой второй ряд зубов,

      Розы не зацвели, в венках прячутся шипы,

      Ты колотишь в мою дверь, ты кричишь и кричишь:

      «Впусти меня, запри меня, я принадлежу тебе…»

      Съешь меня, кусай меня, убей меня, прокляни меня,

      Твое тело призывает меня, твой огонь зажигает меня,

      Но почему ты обжигаешь? Всему виной твои игры.

      Ты злишься и прячешься, запираешь меня в этой клетке,

      И мне здесь не вздохнуть, не пошевелиться, я умираю…

      Ведь я акула в твоей акуле, я твой второй ряд зубов…

      Я выключаю звук, но не могу удержаться. Я должен закончить. Должен дослушать припев.

      Ты акула в моей акуле, а я акула в твоей акуле,

      Ты – это я, а я – это ты. Куда нам деваться?

      Ты – это я, а я – это ты.

      Ты скрипишь зубами, я тебя кормлю…

      Тебя и семя твое…

      Хочешь, приду к тебе во сне?

      Любишь меня, когда я чист?

      Слышишь меня, когда я…

      (дзинь)

      …АКУЛА!

      Мешанина