Иная вечность. Избранное. Ольга Нацаренус

В его прямых, смелых лучах – завораживающая игра длиннокрылых альбатросов, и беспокойство.

      Застывший на века взгляд. Застывшая печаль – беззвучное отражение, испытавшего когда-то нестерпимую боль, сердца. Недосказанное о радости, о счастье, и о восхитительном, конечно. Недосказанное о ранах, и о потерянном.

      Печать непрекращающихся порывов ветра: край невесомой такни белого платья обнажил тонкие щиколотки, распущенные русые волосы разметались по худым плечам. В повороте головы – заметное напряжение. Неоконченное движение рук– как готовность к началу молитвы…

      А за пределами сюжета – жизнь, живое, текущее беспорядочно и непредсказуемо. Текущее в постоянстве, бесконечно, бесконечно и независимо…

      Листается настольный календарь, аисты хлопочут над гнёздами, забываются обиды и растраченное…

      Крик становится смирением…

      В распахнутое окно – запах надвигающейся грозы…

      Усталость великодушно позволяет задуматься, осознать…

      Затяжные осенние дожди смывают обиды и зовут, зовут кочующую по чужим постелям, память…

      Сны объясняют происшедшее, обманывают, предупреждают о будущем…

      Каждый шаг, каждый вздох порождают скромный человеческий путь, дорогу к себе, к пониманию…

      Повсюду – ежемоментное чудо рождения новой реальности: в первом глотке воздуха, и в самом последнем…

      Танец пёстрых бабочек среди изящных веток пышно цветущих яблонь…

      Обрывки недописанных писем в мыслях…

      Поцелуй – как болезненная необходимость настоящего…

      Поезд, отходящий от серого перрона строго по расписанию…

      Молчание далёких звёзд…

      Давай, закроем глаза?..

      Регент

      Ослепительное пламя тяжёлого осеннего солнца пробивалось сквозь густую крону осин и клёнов, наполняя аллею восхитительным безумством красок. Смелые потоки свежего ветра непринуждённо подхватывали с влажной дорожки опавшие листья, поднимали их в воздух, играя и раскидывая беспорядочно по кружевным спинкам блестящих чугунных лавочек. Пурпурные, золотые, изумрудные волшебства этого маленького земного праздника, словно обезумевшие бабочки, вращаясь, ловили каждый короткий лучик, как отчаянный поцелуй уходящего надолго тепла. Стайка маленьких серых птичек, непослушных и гомонящих наперебой, рассыпалась по холодному ковру увядающей ныне травы, и затихла…

      Где-то, в опустевшей гостиной, часы пробили полдень, и брошенный фрагмент её скупого бытия остался неизменным: немые, пыльные книги, сквозь мутное стекло дубового шкафа, исписанные нотными знаками листы мягкой белой бумаги по письменному столу, смятый клетчатый плед на диване, и кот, удобно устроившийся на широком подоконнике, между горшочками с геранью. Утром из этого нехитрого мира вышел человек. Наспех облачившись в серое сукно старого пальто, укутав тонкую шею объёмным шерстяным шарфом, он долго рассматривал начищенные до блеска ботинки, но надел совсем другие, не по