.

жизнь тебя обманет,

      Не печалься, не сердись!

      В день уныния смирись:

      День веселья, верь, настанет.

      Сердце в будущем живет,

      Настоящее уныло;

      Все мгновенно, все пройдет;

      Что пройдет, то будет мило.

(Пушкин, 1977б, с. 239)

      Надежда, как известно, была верной спутницей творчества А. С. Пушкина на всем протяжении его жизни, опорой его «неподкупного голоса», ставшего воистину «эхом русского народа» (Пушкин, 1977а, c. 302). И он своей «чувствительной душой» человека и патриота не мог, конечно, не уловить глубинной связи, родственных корней между человеческими несчастьями, невзгодами страны и бедами родного народа, с одной стороны, и его надеждами на лучшую жизнь, с другой. «Несчастью верная сестра» – вот какой поэтический образ находит он для их сравнения в известном стихотворении «Во глубине сибирских руд», стремясь надеждой поддержать друзей в «минуты роковые», вселить в них силой этого чувства «бодрость и веселье» (Пушкин, 1977в, с.7). С юношеских лет поэт твердо верил сам и постоянно призывал друзей не сомневаться в том, что придет «желанная пора», когда над их отечеством взойдет, наконец, «звезда пленительного счастья». Именно эта вера вдохновляла и окрыляла всех патриотов России, кто любил и желал счастье своему народу и отчизне, как об этом проникновенно сказал П. А. Чаадаев: «Будущая Россия, ведь Тебя я только и любил всей душой».

      Страной «пророческих предчувствий и ожиданий» называл Россию Н. А. Бердяев (1990б, с. 30), народ которой должен был, как писали русские поэты, сохранять «в сердце радостную веру средь кручины злой» (И будет вечен вольный труд…, 1988, с. 189), «силами мечты воссоздавать и дорисовывать» то, чего он не имеет в жизни (там же, с. 301). Н. В. Гоголю в русской народной песне слышалось «стремление унестись куда-то вместе со звуками, а не привязанность к жизни и ее предметам» (Гоголь, 1986, с. 321). И не случайно образ России как целого явился ему в образе бешено скачущей тройки, которая «мчится, вся вдохновенная Богом».

      Е. Н. Трубецкой, размышляя над духовным смыслом древней русской иконописи, уникального вида искусства, справедливо увидел в ней не только выражение «беспредельной» и «бездонной глубины скорби существования», но и ту «великую радость», в которую претворяется скорбь; то и другое в ней нераздельны (Трубецкой, 1994, с. 277). «Но есть в этой иконописи и что-то другое, – заключает Е. Н. Трубецкой свои размышления, – что преисполняет душу бесконечной радостью, – это образ России обновленной, воскресшей и прославленной. Все в ней говорит о нашей народной надежде, о том высоком духовном подвиге, который вернул русскому человеку родину» (там же, с. 290).

      Следует отметить, что чувство оптимизма и тесно связанная с ним потребность смысла жизни, которые на протяжении столетий удерживались и закладывались в генетическую память народа, помогая в очередной раз выдержать и устоять перед ударами судьбы, выйти обновленным из самых, казалось бы, безнадежных исторических ситуаций, с новой силой и на новой