Музыка славы. Повесть умолчания. Евгений Владимирович Кузнецов

но именно Музыка её дирижирует… вскинутыми головами, горящими глазами, поднятой рукой или хоть единым указательным пальцем, ну и, конечно, ударами ладони о ладонь… Только и отличия в танцорах – разные фигуры: все смотрят на одного, а тот один смотрит на себя глазами смотрящих на него.

      А я, если случается, просто стою или брожу среди танцующих…

      Мне понятна и вся гармония той Музыки, и каждое па танцоров, но… Всё-таки я – смущённый и даже слегка испуганный – вне той, их, реальности.

      Молчу-то я в такие моменты молчу, но, кто бы знал, – о прошедшем и о будущем!..

      (Есть же у ораторов такая повадка: пауза умолчания…)

      Русланову я под руку возводил на сцену – и молился… А молился лишь об одном: как бы не наступить на этот длиннющий подол!..

      Был летний солнечный праздник, неважно какой, официальный. Я, молодой солдат, в «парадке», оказался в оцеплении на стадионе… Посередине была сцена высокая, неприхотливый деревянный помост, куда вела крутая, без перил, лестница – у которой я буквально и нёс службу. Вокруг всё гудело и шевелилось.

      Все выступавшие, очень популярные артисты и певцы, – я смотрел на них, будто сию минуту нахожусь в кинозале, притом вплотную с экраном, – забегали на эту высокую, в человеческий рост, площадку шустро, охотно… и, прочитав или спев – в знакомых костюмах знакомые сцены и номера… на такой-то жаре, – так же быстро сбегали с неё вниз, вытирали носовыми платками лица…

      Но вот к лестнице подплыла Русланова. И непроизвольно – даже несколько, говорю, покровительственно – я взял её под руку. Она ступила на ступеньку, на другую… Я должен был так же рядом ступать… Тут-то и стал я мыслить: лишь бы мне… своим казённым солдатским чёрным ботинком… не наступить на этот подол – ничего не видел, кроме этого подола!..

      А потом, снизу вверх, смотрел смирно на неё… ну и, понятно, ждал…

      Она была во всём тёмно-цветастом, старушечьем, – как я, родом деревенский, и привык видеть таких старых-старых.

      Полная, тяжёлая; но на сцене, с первого проигрыша гармони, сделалась поворотливой, размашистой. Спела немного, но уж – и «Валенки».

      …Разумелось само собою: где-то вокруг, на отдалении, рукоплещет и радуется весь стадион, весь, пожалуй, тот, где я служил, город… да и родители мои, хоть вдалеке, вся Родина моя… её-то!.. такую-то!.. любят и славят – а я просто за руку мягкую, возле локтя, держал, просто следил за каждой ступенькой лестницы… и ощущал, что в эти мгновения пребываю в настроении, в состоянии, которое, если одним словом, – рядом, близко к той сказочной связи, но – рядом.

      Она – не только поёт… Они – не только слушают…

      Я трепетал, да, но не от гордости и ликования (восторг перед нею, природной певицей, был во мне и до и после), а от внезапности случая… который меня разоблачал: ведь все происходящее вокруг я воспринимал как нечто игровое, забавное… наивное и простительное…

      Славят, славятся – и пусть, раз им хочется. – Но не это, не это в жизни самое важное, самое главное!

      Мелодии музыкальной хоть какой я никогда не сочинил сам, потому что, значит, к этому не призван. Но услышать и понять музыку всегда настроен – и даже иногда, забываясь, вживаюсь в тот внешний звучащий сон, фантом…

      То же для меня – как густо пахучий, но совершенно прозрачный дым – и слава.

      …Я не называю обязательно, кто в славе, всех, кого я видел вблизи. Лишь тех, кого я сознательно наблюдал как именно славных.

      И – только их фамилии, только фамилии. – Потому что они и есть те славные имена.

      Высоцкий.

      Здесь ситуация интересна тем, что я наблюдал и героя славы, и славящих его.

      Зима. Крытый спорткомплекс. В полумраке – теснота на рядах от пальто, курток, шуб…

      Я, норовистый студент, – в каком-то ряду в переднем.

      Сцена – настораживающе огромна и пуста… Микрофон одинокий на спице у края сцены…

      Он.

      Вышел торопливо, дисциплинированно.

      Какой-то он тощий!..

      Но – что и на всех фото самых ходовых – в «водолзаке» чёрной, с подтянутыми к локтям рукавами, в джинсах. И – гитара. Простая. Показалось, по его фигуре, – большая.

      Поговорил что-то сбивчиво… тембром еле узнаваемым…

      Запел. – Другое дело!..

      Голос. – Хриплый. – Тот. – Свойский.

      Песни – на реплики разобранные давно, конечно, всем залом… вообще – всей страной… они словно из магнитофона или с той гибкой маленькой пластинки.

      –– А вот новая песня.

      Это голосом опять как бы несерьёзным.

      …К происходящему я чувствую в себе, опять же, и досаду, и снисхождение.

      С улыбкой наблюдающего чьё-то лукавство… посматриваю на лица своих земляков.

      Женщины – с вытаращенными, алчно-восторженными глазами: и правда он!.. – в тех самых «шапочках для зим»…

      Как ему не наскучит петь одно и тоже по несколько раз в день?!.. Как всем не понятно