Медовые перчинки. Юрий Семёнов

колокольчиком залил голос. Дружным камертоном отзывалось рычание большой хозяйской машины.

      Благородный Босс отрабатывал свой паёк честно, на все сто. Его внутриутробное «гав», а потом еще «гав-гав» эхом раздавалось в ночи так же к месту, как у охранника тревожная сигнализация, только молниеносно и громко. На пустяки он не разменивался, лишь удивлённо смотрел на Гошку, которого до кашля поносило лаем, и строго по ветру кливером держал уши.

      Гошке ностальгия по родительской помойке не давала спокойно спать, хотя желудок был исправно забит вполне съедобным кормом, который два, а то и три раза на день хозяева подкладывали в его миску. Каждый раз ему снились сверхмощные кучи дерьма с далёким привкусом собачьего деликатеса. Он пускал слюну, утыкался в них носом и, не пережёвывая, глотал. Глотал целиком, вырывая из середины смачные куски месива. Поэтому вечный голод при всякой возможности мчал его на ближайшую помойку, и тогда он напрочь забывал об обязанностях сторожа.

      Обратно возвращаться было стыдно, даже очень. Нестерпимо хотелось выть. Ведь хозяева, эти милые, пусть и строгие люди, ждут, надеются, ищут.

      – Что они сделали для меня плохого? – рассуждал он. – Ни-че-го. Всегда кормили, ласкали, нередко баловали косточкой. А я? Я променял их на помойку. На эту огромную кучу дерьма. Нет, не пойду. Пусть отпадёт мой хвост, но я останусь на помойке. Буду жить здесь вечно, как моя мамка.

      Гошка устроился удобнее, засунул грязную лапу под морду, возле которой оставался лежать еще не совсем обглоданный мосол, напоминающий по запаху былую говядину. Ему снился родной двор, Босс, бездонная миска с кормом и, конечно же, милые хозяева.

      – Ах, как мерзко я поступил, – вздохнул он и подложил под морду вторую грязную лапу.

      Но вдруг знакомый голос хозяйки заставил его встрепенуться. Он приоткрыл глаз и навострил уши. Ветерок доносил какие-то странные слова, явно обращённые к нему:

      – Гошка! Гошка! Ты где, засранец? Вот найду тебя – всю задницу веником отметелю. Так и знай.

      Как ни старался, ничего из этого Гошка понять не мог. Но тон голоса обнадёживал и настраивал, причём на многое.

      – Возможно, будет больно и даже очень, – первое, что пришло ему в голову. – Зато мягко, тепло и сытно.

      От этой мысли по телу пробежала сладкая дрожь. Он подскочил и завилял хвостом.

      – Тяв! Тяв! Тяв! – радостно заявил он о себе. – Тяв! Тяв!

      – Ну вот! Я так и знала, – не меньше его обрадовалась хозяйка. – Ни дня без помойки прожить не может. Болеть будет, если в дерьме не покопается. Видимо, кровь берёт своё, как ни корми. Быстро домой, шельмец.

      Гошка хотел было прихватить с собой мосол, но в последнюю минуту передумал: «Отберут ещё».

      Почесал за ухом, задрал ногу, инстинктивно сделал отметину и припустил к дому.

      Вечером его рвало. Рвало помойкой и тем самым мослом с желтой отметиной на память. Босс искоса поглядывал со стороны на изрыгаемое серо-буро-малиновое месиво и укоризненно молчал,