Я люблю тебя лучше всех. Эмилия Галаган

моя спит, как ангелочек! – Своего «ребенка» Рушанка завернула так плотно, что он и пикнуть не мог.

      – Ай-ай-ай! – Олькин котик вырвался на свободу, тяпнув ее предварительно за палец.

      – Так! – не выдержала я. – Вы что делаете, изверги? А ну быстро отпустите животных!

      – Мы игра-а-аем! – начала сестра. – Мы же понарошку!

      – Им больно! Неужели вы не понимаете, что им больно! Это же звери! Маленькие, как вы! А если бы вас так! Замотать и сдавить изо всех сил! Девочки, ну как вам не стыдно!

      Я никогда не говорила таких слов. «Как вам не стыдно» – это учительское, противное. Но я ведь имела право это сказать! Имела же? Имела. И я говорила и говорила:

      – Как вам не стыдно! Это же маленькие, беззащитные существа! Они хотят к маме! Она плачет и ищет их! Ходит и спрашивает всех: «Где мои дети? Где мои серенькие Наташа и Оля и рыженькая Рушана! Где мои дети?» И плачет по-кошачьи.

      У Рушанки задрожали губы. Олька закрутилась вокруг себя, чтоб увидеть, где бродит безутешная мама-кошка, а Наташка молча распеленала своего «младенца», который прыгнул на асфальт и дал стрекача.

      – Нельзя так поступать с животными! Мы же люди! Мы должны заботиться о них, а не мучить!

      Рушанка шмыгнула носом, размотала куртку, и почуявший свободу котенок спрыгнул на землю и громко мяукнул, словно призывая весь мир в свидетели свершившегося преступления. Шерсть у него на спине стояла дыбом, наэлектризованная страхом.

      – Мы больше не будем! – протянули три подружки. – Мы не хоте-е-ели!

      С видом великого учителя жизни я, поджав губы, посмотрела на виновниц преступления:

      – Я надеюсь, такого больше никогда не повторится!

      Через неделю кто-то – о ком мы так никогда и не узнали – убил всех трех котят. Их тела с раздавленными чем-то тяжелым головками сложили в кучку возле подъезда.

      Наташка, Олька и Рушанка ревели так, что о случившемся знали, наверное, даже на другом конце Урицкого. Даже несмышленая Лиза Май ревела – просто, видимо, за компанию.

      – Ко-о-отики! Ко-отики!

      Я не знала, кого утешать.

      – Тихо, тихо! – старалась перекричать их. – Пожалуйста, девочки!

      Рушанка рыдала басовито, Олька тоненько, Наташка как будто скулила сквозь зубы. Три пары глаз, брызжущих слезами горючими, как бензин, смотрели на меня – карие Рушанкины, серые Олькины и зеленоватые Наташкины. Смотрели на меня как на старшую. А я… А что я могла сделать? Когда надо было поучать с надменным видом, у меня нашлись слова, а вот утешить…

      – Давайте найдем, кто это сделал, и я ему самому голову разобью! – сказала я. – Прямо вот так, возьму и… Или лучше колготками задушу! Буду так душить-душить, аж пока он не посинеет! А потом…

      – Ко-отики! – пискнула Олька, на секунду замолчавшая. – Ко-отики!

      И все три снова зарыдали. Они уже понимали, что месть – это не решение. Тупее было только сказать: родятся новые котики, забудьте этих, бывают в жизни огорчения. До такого я, слава богу, не опустилась.

      Я обняла малых и заревела сама.