За закрытыми дверями. Майя Гельфанд

и безжалостно с ними боролся. И он же оказался контрой? Нет, это просто не укладывалось в голове. Совсем перед выходом, улучив момент, он встал на колени, припал губами к ее животу и яростно зашептал:

      – Клянусь нашими детьми, я ни в чем не виноват!

      Его тут же оторвали, подняли, увели. Он в последний раз оглянулся, улыбнулся ей одними губами, и больше она его не видела.

      Оцепеневшая Мусечка, в животе которой рос их будущий сын, так и стояла у двери, не в силах отвести взгляда от порога, где только что толпились, отбрасывая тень, чужие люди, а теперь не осталось никого.

      Потом она ходила несколько раз в тюрьму, куда, по слухам, его определили. Хмурая вахтерша даже на проходную ее не пускала, ворчала что-то под нос про вражеский дух и инородные элементы. Мусечка не расслышала да и переспрашивать не стала. Она возвращалась домой окоченевшая, пожухлая, оцепеневшая в своем горе и все ждала, ждала обратно своего Костика… Хотя в глубине души, конечно, понимала, что ожидания ее тщетны и преступление мужа перед советской властью и перед партией не имеет ни оправдания, ни прощения.

      А потом пришли за ней. Это тоже казалось чем-то невозможным, как будто происходящим не с ней, не здесь, не сейчас, а в каком-то дурном сне. И ее тоже увели двое в форме. Только к ней приходить было некому – родителей уже не было в живых, братья и сестры остались в далеком местечке, если живы, конечно, а может, разъехались кто куда… Соседи по коммунальной квартире, а также немногочисленные друзья, страшно перепуганные, трусливо попрятались, и она оказалась наедине со своим собственным личным адом.

      Мусечка оказалась на редкость стойкой. Еще в пересыльной тюрьме она родила ребенка, которого тут же и схоронила. То есть как схоронила – отобрали, и все. Сказали – умер. Она не стала уточнять. Ей было легче смириться со смертью младенца, чем представить, какое будущее его ожидает. Вместе с ним она похоронила свое прошлое: мужа, дом, счастье… Осталось лишь одно, что держало ее в этом мире, – дочка Леночка.

      После ареста матери заботливое государство не оставило сироту, а взяло ее под свое мощное железное крыло и отправило в детдом. Леночка, тихая, скромная, пугливая, вдруг оказалась в мире, где каждый прожитый день – это достижение, каждый украденный кусок хлеба – подвиг, а если тот же хлеб, да еще посыпанный сахаром, – то это самое настоящее блаженство.

      Все годы, проведенные в лагере, Мусечка мечтала найти Леночку. Каждый день, перед сном, разговаривала с ней, пела песни, просила прощения. И молилась, конечно. Барух ата адонай, элоэйну мелех хаолам… Так, как молилась в детстве, в своем далеком штетле, где даже синагоги приличной не было. Она молилась и верила, что однажды они встретятся.

      И как ни странно, Бог услышал ее молитвы. А может, просто так сошлись звезды или сложились обстоятельства… Зависит от того, с какой точки зрения рассматривать эту ситуацию. После пяти лет заключения Мусечка вернулась-таки обратно и первым делом стала искать дочь. Делом это оказалось