Секс в СССР, или Веселая жизнь. Юрий Поляков

теле есть капля и моего литературного яда. Но тогда, утром 27 сентября 1983 года, изучая в зеркале свое опухшее лицо, я ни о чем таком не подозревал и даже придумал еще один разительный аргумент, чтобы бросить его в лицо запретителям при новой встрече: «Правда лечит, а ложь калечит!» Сильно, да?

      Бульон не пошел, жена предложила налить его в термос и взять с собой, но я обругал заботливую женщину грубыми словами:

      – С термосом – в горком? Нина, ты совсем дура?

      – Пожуй мускатный орех, пьянь! – обиженно посоветовала она.

      – Не учи ученого! – огрызнулся я. – Ты чего не на работе?

      – Библиотечный день. Хочу постирать. Заберешь из сада Алену?

      – Сегодня никак.

      – Значит, опять поздно явишься? – Она пристально посмотрела мне в глаза.

      Женщины заранее чувствуют даже едва наметившуюся измену, как домашние питомцы приближающееся землетрясение.

      – Не знаю… – буркнул я, отметив, что Нинины поблекшие волосы неряшливо прихвачены аптечной резинкой.

      – Ну зачем ты так вчера напился, Гош? – примирительно спросила она.

      – Так вышло…

      3. Мимо храма

      О, как мы пели, пили и любили,

      Оцепенев от лени золотой!

      История, куда ты скачешь в мыле?

      Здесь хорошо. Пожалуйста, постой!

А.

      А вышло так: сверхновая звезда советского кино Лета Гаврилова назначила мне свидание в саду имени Баумана и не пришла. Я ждал ее с терпеливым пониманием: у нее была деловая встреча неподалеку, на улице Гоголя, с худруком Театра имени Г., куда она хотела перейти из Театра имени М., измученная приставаниями главного режиссера Здобина, а у него – жена, дети, живот и трупный запах изо рта. Тогда еще не было мобильных телефонов, поэтому выяснить, в чем дело, я не мог и ходил под часами, как постовой. Впрочем, нет – мобильники уже появились. Один из них мне довелось таскать в армии по тревоге. Весил он под сорок килограммов и паковался в специальный рюкзак с широкими ватными лямками. С этой тяжестью на спине надо было бежать изо всех сил: следом несли патронный ящик, которым жестоко таранили отстающих и замешкавшихся. С тех пор у меня паховая грыжа.

      После часа ожиданий я из зловонной телефонной будки (уличные биотуалеты придумают через двадцать лет) позвонил Лете домой, но прокуренный старушечий голос ответил, что там «эту мерзавку не видели два дня».

      – А вы кто? – спросил голос.

      – Я из райкома.

      – Что она опять натворила?

      – Ничего.

      – Странно. Передам, что вы звонили, если появится. Как вас, кстати, величать?

      – Василий, – соврал я, воспользовавшись именем беглого писателя Ваксенова, чей запретный «Остров Крым» ходил по рукам в ксероксе.

      – Хм… Василия у нее еще не было…

      Сердце уколол скорпион ревности, горло от обиды пересохло, и я поспешил по Старой Басманной улице в знакомую пивную. Проходя мимо памятника Николаю Бауману, убитому черносотенцем в 1905 году, я подумал: «А вот интересно, если бы революционерам показали тогда, словно на киноэкране,