Все загадки мировой истории. Эдвард Радзинский

не открывала, но от двери не отходила. Тогда звонок звенел снова, и за дверью печально вздыхали. Потом вздохи становились все горестнее, но звонок больше не звонил. И тогда-то Дунянчик открывала.

      Гоша становился на колени и с цветами в руках вползал в квартиру.

      – Прости меня, Дунянчик, честна девица, дщерь отецкая…

      – Я ненавижу тебя! Ты сейчас мне просто противен! – говорила Дунянчик. – Уходи! Уходи!

      – А куда же мне деваться без тебя? Пропадать? – вопрошал Гоша, не вставая с колен.

      Это, конечно, было свыше ее сил.

      Она молча гладила его по волосам, а он вручал ей цветы. Затем он поднимался с колен, и начинался ритуал примирения.

      – Это кто у меня такой маленький? – интересовался он в четвертом часу ночи, могуче выбрасывая вперед грудь.

      Она должна была отвечать ему беспомощным и воркующим голосом:

      – Это я.

      Тогда он обнимал ее за плечи, прижимал к себе, и голова Дунянчика оказывалась у его груди.

      – Это кто у меня такой беспомощный?

      – Это я, – говорила она и глядела на него обожающим взглядом.

      – Это кто у меня такой нежненький?

      После целой вереницы подобных его недоумений и лаконичных разъяснений Дунянчика начинались нежности, и шла заключительная часть покаяния.

      – Понимаешь, крик внутри сидит! Крик! Понимаешь?

      – Конечно, понимаю, родненький, спи. Она умирала – так ей хотелось спать.

      – И сила… сила страшная! Понимаешь?

      – Я все понимаю, спи, спи.

      – Устать никак не могу… то есть так-то устаю легко… а вот по-хорошему, от дела – не могу! Понимаешь?

      – Спи, миленький.

      – Смешно сказать, я сейчас вспомнил, как хорошо уставал в юности… когда орал в Доме культуры про Мцыри… Выходило из меня все это вместе с криком… А сейчас во мне все это… Понимаешь?

      – Бог даст, уйдет это из тебя, обязательно… Спи.

      – Что я играю? Разве с этого уйдет?!

      – А ты на кварц ходи. Я тебя на кварц записала, а ты не ходишь…

      – Как время-то идет… Мне уже знаешь сколько…

      – И ванны тебе надо делать. При тридцать седьмой больнице теперь профилакторий открыли…

      – Люблю тебя. Сама маленька… лицом беленька… брови собольи и очи сокольи… А дальше… как дальше? Забыл…

      – Спи, спи, спи…

      Просыпался он поздно и один – Дунянчик была уже на работе.

      В театр ему спешить было не надо, в репетициях он не был занят. На столе его ждал завтрак, на стуле висело чистое белье.

      «Сволочь! – говорил он себе. – Стариком скоро станешь, а все никак не упрыгаешься».

      И все-таки Дунянчик была счастлива: она знала, что когда он пьет, то страдает из-за нее. А это означало, что он ее любит.

      Только одно ее мучило: никак не могла она ему родить… И еще огорчало, что он терпеть не мог, когда приходили к ней подруги с работы. А она была особа общительная и не могла без подруг.

      Гоша действительно терпеть их не мог. Они приходили, долго пили чай и, поглядывая на Гошу, готовились