Слепой. Глобальный проект. Андрей Воронин

по старинке, хотя наверху есть машина для эспрессо. Как желаете?

      Он заказал по-турецки, двойной без сахара. Через несколько минут женщина выставила на дубовую столешницу две тонких чашки рижского фарфора, одну – себе, другую – Глебу.

      – Замечательная покупка, – произнесла она, – но мне жаль, что теперь ее не будет в витрине. Я ее любила. И мастера, который ее сделал – тоже.

      – Ваш муж? – поинтересовался Глеб.

      – Сын, – ответила латышка. – Он умер.

      – Простите, – пробормотал Сиверов, ему не хотелось грустить и притворяться тоже не хотелось, и он поспешил допить кофе.

      – Я очень рада, что его искусство расходится по всему миру. Знаете, мальчик был инвалид, и по всем медицинским прогнозам прожил непростительно долго – почти сорок лет. Он не знал женщин, но они носят его серьги, броши, ожерелья. Моя дочь, его сестра, утверждает, что это высшая справедливость – если не он сам, то его творения касаются женских тел. Мы с ней тоже носим его кольца – вот эти.

      На дубовую стойку легла узкая ладонь, украшенная ажурным клубком серебряных нитей, в которых словно запутались маленькие янтарные солнышки.

      – Потрясающе, – искренне восхитился Сиверов и вспомнил про Анечку – ведь уже совсем взрослая, примеряет Иринины шляпки перед зеркалом, прячет от него всякие женские штучки.

      – Знаете, я бы и для дочери что-нибудь выбрал, лучше – брошь или подвеску, с кольцом ведь можно не угадать размер.

      – А она похожа на вас? – дама пристально разглядывала его лицо.

      – Да, похожа, – почему-то согласился Глеб, хотя Аннушка, взрослея, все больше становилась похожа на Ирину.

      – Девушке подойдет вот это – на прилавок легло колье в виде толстой граненой цепи, с которой, чередуясь, свисали плоские кружочки желто-коричневого и зеленовато-серого янтаря. Каждая янтарная пластинка была в тонкой, словно взлохмаченной проволочной оправе, резко контрастирующей со строгими звеньями, прилегающими к шее.

      – Отлично, беру! – обрадовался Глеб. – И футляр к нему, вот этот. Какой прекрасный мастер – ваш сын!

      Глеб хотел сказать «был», но вовремя спохватился.

      – Это не сын. Это дочь. Знаете, я Бога за все благодарю. Но особенно за то, что дал мне двоих детей. Я, родив инвалида, больше детей не хотела – боялась. А сын, именно сын, подслушав наш с мужем разговор, вмешался и настоял. Теперь, когда его нет, я понимаю, как он любил меня, как боялся оставить одну…

      Дальняя дверь скрипнула, и на свет выехала девушка в инвалидной коляске. Ноги ее были укрыты такой же, как у матери, шалью, плечи неестественно, неодинаково приподняты, как при тяжелой форме кривошеи, красные, узловатые пальцы цеплялись за высокие колеса. На правом безымянном поблескивало кольцо.

      Сиверов попрощался с латышкой, кивнул ее дочери и быстро зашагал к стоянке. Он гнал машину по скользкому шоссе и думал о той самой высшей справедливости, которая сделала творения талантливого