Мишень для Слепого. Андрей Воронин

С шипением разъехались створки дверей. Старуха, не шевелясь, продолжала указывать пальцем в пустоту. Сиверов шагнул на платформу, услышал краем уха объявление, что двери закрываются, и с облегчением проводил взглядом грохочущий состав, уносивший от него и глупую надпись, и безумную старуху.

      «Ты скоро совсем суеверным станешь и, завидев черную кошку, будешь сворачивать в переулки», – разозлился на себя Глеб, ступая на эскалатор.

      Рифленые металлические ступеньки несли пассажиров к солнечному свету, к свежему воздуху…

      Сиверов шел по улице легко, словно спортсмен, сохранивший к концу дистанции силы и опередивший соперников. Он даже не сбавил шаг, оказавшись на лестнице в подъезде, взбежал по ней и остановился у двери квартиры. И хоть ключ лежал в кармане куртки, позвонил.

      Ирина открыла не сразу. Наконец, после того как она справилась с двумя нехитрыми замками, Глеб увидел ее немного влажное от наложенного крема лицо.

      – Ты почему не спрашиваешь, кто там? – как ребенку, принялся выговаривать он.

      – Ко мне можешь прийти только ты, – улыбнулась Ирина, пропуская его в квартиру и быстро закрывая дверь, будто боялась, что вслед за Глебом в небольшую квартиру в Беринговом проезде войдут и все его заботы и проблемы.

      Глеб уловил это ее настроение. Он попытался поцеловать женщину, хотя, честно говоря, ему этого сейчас и не хотелось – устал душой, – но Ирина наклонила голову и уперлась ладонями ему в плечи.

      – Подожди. Разве не видишь, я вся в креме? Вот сотру его…

      – Я не хочу, чтобы ты его стирала.

      – Тогда жди, – тряхнула головой Ирина, тут же прядь волос упала ей на лоб и прилипла. – Ну вот, ты мне всю прическу испортишь!

      – Я что, не вовремя?

      Глеб понимал, он говорит не то, что следовало бы, но других слов у него не находилось, и он испытывал неловкость: с этой женщиной он привык быть искренним. Глеб притянул Ирину к себе.

      – Я не люблю выглядеть некрасивой, – запротестовала она, легко освобождаясь от объятий и подходя к зеркалу.

      Быстрицкая приводила в порядок прическу, быстро орудуя острой ручкой металлической расчески.

      – Наша девочка дома? – спросил Глеб, сбрасывая куртку.

      Он специально так назвал дочь Ирины, желая хотя бы этим загладить свою вину за неосторожно брошенные слова.

      – У них в гимназии, – ответила Ирина, не поворачиваясь к Сиверову, – организовали экскурсию в Суздаль. Я ее и отпустила.

      – Ты могла посоветоваться со мной?

      – И что бы ты мне сказал?

      – Я бы сказал, что она еще мала, чтобы ездить так далеко без нас.

      – За ребятами есть кому присмотреть. Если ты хочешь, чтобы она выросла самостоятельной…

      «Погоди, не горячись, – сам себе сказал Глеб, – это ее дочь, Ирине и решать проблемы с ее воспитанием. Потому что ты для Анечки – часть праздника, она видит тебя чуть чаще Деда Мороза, а Ирина – это будни. Ей видней, не учи людей жить, если сам не умеешь этого делать».

      – Они