Testis miraculum. Игорь Даудович Лукашенок

не было небом, сад не походил на сад, а птицы меньше всего казались простыми божьими тварями. Всё вокруг меня заискрилось новыми смыслами и просилось в стихи. Нахлынувший мир был так свеж и огромен, что я ходил по нему как молнией ударенный, блаженно улыбаясь и сочиняя, сочиняя, сочиняя…

      Перед тем, как стать выдающимся поэтом, я несколько лет упражнялся в подражании. Я сблизился со знаменитыми стихописцами разных веков и пропитался их творчеством, словно вата спиртом. Мне так понравилось перепевать свои мысли чужими голосами, что о другом пути я и мечтать перестал. Товарищи градусом пониже, но достаточно искушенные в поэзии, намекали мне на пагубность копирования, подшучивали над моей гордыней и призывали к творческому росту. Я отбивался от них с подростковым пылом, пренебрегая по-настоящему дельными советами. Установка была у меня в ту пору одна: «Моё мнение превыше доводов разума!»

      Вступив в пору зрелости, я продолжал думать, что поймал чудо поэзии за хвост и могу теперь расслабиться. Стихи я писал всё рже, а читать их кому-либо и вовсе не хотел. Состояние самодовольства долго не выпускало меня из своих липких объятий. Мне всерьёз казалось, что время моей поэзии ещё не пришло, что должны пройти годы и смениться поколения прежде, чем восторжествует справедливость. Даже милая мне женщина, с которой я жил и видом которой вдохновлялся, не могла убедить идейного упрямца в обратном. И тут наступил очередной август…

      Третий месяц лета всегда казался мне особенным. В этом месяце таилась сила зрелости, бродили буйные соки жизни. Годовой цикл бытия достигал в августе своего пика, перерождался и медленно шёл на новый круг. Вместе со своей музой я поехал за город – к природе, роскошно медлившей на пороге умирания. В те дни я читал биографию одного крупного советского поэта, сделавшего своей религий натурфилософию. Страницы жизни собрата по призванию наполняли меня художественной смелостью и духом мессианства. Я предвкушал перемены…

      И перемены настигли меня, едва я оказался в царстве зверей и трав. Как будто дух поэта, биографию которого я так внимательно читал, снизошёл на меня и заставил открыть глаза. Это было так неожиданно и, вместе с тем, так знакомо, что я растерялся, словно маленький ребёнок, сжимавший в руках давно желаемую игрушку. Молнии полоснули свод неба, ветер рванул верхушки деревьев, птицы запели страстные гимны. Все вещи, которые я видел, мгновенно обросли новыми значениями. Я прозрел, я выскользнул из объятий самодовольства, я стал Свидетелем Чуда…

      Комочек глины

      Держу в руках комочек глины,

      Не мну его.

      Храню его для смуглой Нины –

      Подарок ВО!

      Стою средь поля, рвутся мины:

      Зачем стою?

      «Из-за кусочка рыжей глины», –

      Я говорю.

      Меня толкают чьи-то спины,

      Спасти хотят.

      А я люблю улыбку Нины…

      …Рванул снаряд…

      Со стен попадали картины:

      Висит Матисс.

      Под парусами бригантины

      Пущусь в круиз.

      В глазах то церкви, то овины –

      Видать живой.

      От всех сберёг комочек глины

      Для нас с тобой.

      Вид из окна

      Сначала схватки, духота

      и мглистые пелёнки.

      И, вдруг – льняная простота

      дождливого ребёнка.

      Его невнятный первый крик,

      подсвеченный грозою,

      На ломкий ивовый парик,

      обрушившийся с боем.

      Потом ударил громкий плач

      градиной по газонам,

      И пуповину мокрый грач

      перехватил с разгона…

      Метанье листьев, туч, теней

      всё резче, всё развязней

      В предвиденье грядущих дней,

      устроившего праздник.

      На личике густой росы

      молочные разводы,

      В секунды вылились часы,

      как маточные воды…

      И тишь, и газовый кристалл

      озонового бриза,

      И здравицы хмельной бокал,

      стекающий с карниза.

      Лесная феерия

      Соки земные алхимик апрель

      В дремучем лесу оживляет.

      С дуба могучего дрозд-менестрель

      Весну и любовь прославляет.

      Невестится верба в еловом окне

      Своей нераспахнутой кельи,

      И ясень томится в любовном огне,

      Испив животворного зелья.

      Феерия леса меня увлекла,

      Волшебной стеной окружила:

      Тут мира иного живут существа,

      Здесь