Под солнцем Виргинии. Аида Рашидовна Ланцман

сти.

      Ивонн рассматривала фотоальбом, красивый, в кожаном переплете, касаясь глянцевой поверхности «полароидных» и обыкновенных снимков ладонью, словно пыталась стереть с них пыль, налет, оставленный временем и самой жизнью.

      На одном из них ей едва исполнилось двенадцать, она широко улыбалась и позировала возле новенького отцовского автомобиля. В те годы за такой «Крайслер» любой бы продал душу. Ивон была горда, ее руки и одежда были испачканы масляной краской, а на плече висел деревянный этюдник. На фоне горел закат, от чего фотография казалась теплой под пальцами. Южное лето подходило к концу.

      Еще на одной Ивонн обнимала мать. Красивую, статную женщину с породистым лицом. Лицо ее было скульптурным и ярким, как у героинь нуарного кино: острые, высокие скулы, а на них – длинные печальные тени, отброшенные ресницами. Она была в черном комбинезоне и остроносых туфлях, а Ивонн – в легкомысленном белом платье из полупрозрачной ткани. Они стояли на фоне Елисейских полей, неподалеку от ресторана, в котором праздновали пятнадцатый день рождения Ивонн, и обе смотрели свысока, чуть подняв подбородки.

      На следующей фотографии ей уже восемнадцать. французский загар прилип к ее матовой коже. Она бежала по песку в красном купальнике, на ногах ее были соломенные эспадрильи1, а в руках белая льняная рубашка. Фотографом был Фабьен, парень с рыбацкой лодкой – молодой француз, пишущий роман на печатной машинке, как в старину. Ивонн хорошо помнила этот день на пляже в Сен-Максим, она так же хорошо помнила ночь, полную звезд, и божоле-нуво, его сияющий, прозрачный цвет и яркий вкус. От Фабьена пахло машинописными чернилами, а его руки, покрытые мозолями, пахли соленым морем. Его поцелуи на вкус были, как молодое вино – смородиновые, вишневые, юные.

      Еще одно фото было из Виргинии. На нем, кроме Ивонн – двое парней, полных жизни. Она стояла по центру, закинув руки на плечи друзей. Ее волосы были слипшимися от пота и растрепанными. Горловина футболки мокрой, а джинсы порваны в нескольких местах. Рядом на земле лежал велосипед со свисающей цепью и вывернутым рулем. Ее серо-голубые глаза притягивали, как океан, в котором отражалось предутреннее дождевое небо, и каждый, кому удавалось почувствовать на себе ее гипнотический взгляд, погружался в него, как в воду. Ивонн насмешливо улыбалась, она была нахальной девчонкой, считавшей, что мир принадлежит ей.

      Но мир сломал ее спустя пару лет. И это читалось во взгляде уже на следующей фотографии. Она прямиком с военной базы, из Форт Худа. Армейская форма сидела на ней нелепо: Ивонн занималась теннисом и много времени проводила в тренажерном зале, но оставалась хрупкой. В ее взгляде уже не было той притягательной силы. Лицо из девчачьего превратилось в лицо молодой женщины. Скулы были ярко очерченными; губы – пухлыми и чувственными; линия нижней челюсти под креплением шлема смягчилась. На губах уже не было улыбки, руки повисли, как у безвольной марионетки, которой она стала. Она казалась напряженной на фотографии. Ивонн никогда не умела вовремя тормозить и остановилась только тогда, когда стало слишком поздно. До вторжения США в Ирак оставалось пару недель.

      Возможно, (Ивонн не бралась говорить точно) именно здесь заканчивалось ее «до». А после – пустые страницы, потому что, вернувшись с войны, она уже не фотографировалась.

      Была еще одна фотография. Лежала она не в альбоме, а отдельно, потому что всегда была где-то между прошлым и будущим. Она была старой и выцветшей от времени, затертой от бесконечных прикосновений. Ивонн на ней не было. На ней – парень в хлопковой футболке с длинным рукавом, цвета топленых сливок. Под тонкой тканью хорошо читались очертания его предплечий, спины. Парень сидел за столом, прижавшись к его поверхности грудью и вытянув перед собой руки. Он улыбался. Загорелые скулы были усыпаны, как пеплом, холодными веснушками. По-мальчишески светлые голубые глаза сияли без какой-либо веской на то причины, потому что молодым не нужны поводы для счастья. Ивонн думала, что им достаточно просто быть – жить и чувствовать себя живыми: с разбега прыгать в воду, разбивая на тысячи мелких брызг гладь озера, окруженного камышом и высокой травой; гулять до утра и, лежа на спине в поле с растущим хлопком и розово-лиловым вереском, рассматривать звезды; слоняться по улицам без дела и бесконечно долго говорить словами, наполненными мудростью, доступной только подросткам. Его звали Кристиан. Ивонн видела его в последний раз в далеком две тысячи первом. Казалось, что между этим днем и тем, когда была сделана фотография, образовалась пропасть. Пропасть непонимания, острой боли и внезапного, а оттого и такого горького, разочарования. Ивонн однажды вложила эту фотографию в нагрудный карман военной формы и вытащила только тогда, когда из полуразрушенных трущоб на Ближнем Востоке вернулась домой, потеряв себя.

      Иногда Ивонн казалось, что парень с той фотографии был ее «до» и «после». В последнее время, пожалуй, слишком часто.

      Часть первая

      Глава первая. Винодельня Розенфилд.

      1995 год

      В то лето, как и много раз до этого, семья Розенфилдов приехала в Виргинию. Когда стих рокочущий шум двигателя новенького, сверкающего

1

Обувь из текстиля и джута.