Из штрафников в разведку. Александр Терентьев

Правда, поскольку зачислили Лешку разнорабочим, то с отцом они виделись не так уж и часто. Миронов-старший пропадал в ремонтных цехах, а Алексей все больше погрузкой-разгрузкой занимался. Дома ночевали через раз – все чаще оставались на ночь прямо в депо. И удобнее, и проще. Опять же, здорово выручала столовая для своих рабочих – кормили пусть и не больно сытно, но хоть какой приварок к карточкам. Карточки на продукты ввели уже в июле, но отоварить их было не так и просто – везде очередь, толкучка, а порой и до драки дело доходило. Лешка несколько раз добросовестно отстоял свое в очередях и теперь совершенно искренне ненавидел любую толпу.

      Примерно через неделю после разговора об эвакуации отец вручил Алексею собственноручно сшитый вещмешок, почему-то именуемый в народе сидором, и объявил, что эшелон его знакомого отправляется завтра вечером.

      – Тут харчей немного – сколько было, собрал. Ну, бельишко-рубашки, само собой. Денег тоже мало – на всякую ерунду не трать. Документы отдельно держи и чтоб всегда при себе, понял? А то еще примут за дезертира, да и к стенке – сейчас с этим строго. Провожать не приду – в смену мне. Вот так вот, сына… Ты там, смотри, не балуй, ну и вообще… – Миронов-старший неопределенно повел ладонью, потом досадливо махнул рукой и принялся скручивать очередную самокрутку.

      Лешка бездумно смотрел на темные от невымываемого машинного масла пальцы отца, колдовавшего с газетным лоскутком и махоркой, и вдруг отчетливо понял, что этот вечер вполне может оказаться последним, когда они с отцом вместе. По-настоящему последним – война, и никто ведь не знает, что с ними будет завтра…

      Алексею захотелось обнять отца и, как в детстве, прижаться лбом к теплому плечу, вдохнуть привычный запах – отцовские рубашки всегда так здорово пахли прокаленной солнцем материей, табаком и чуть-чуть крепким мужицким потом. Не обнял – застеснялся нахлынувшей излишней чувствительности. Не принято было в их семье обмениваться нежностями – это для малышей и девчонок еще как-то годится, а мужикам такие вещи вроде и не к лицу. Поэтому Лешка просто подошел и положил ладонь на отцовское плечо. Чуть сжал пальцы и негромко сказал:

      – Ты это… не беспокойся. Все нормально будет. Я, как устроюсь, напишу.

      – Ну, вот и договорились. Езжай, сына, – и мне так спокойнее будет…

      На следующий день Алексей прибыл на вокзал около семи вечера. Эшелон должен был отправиться в восемь – или, говоря по-военному, в двадцать ноль-ноль. Но война давно уже внесла свои коррективы во все расписания, так что поезд мог уйти как в семь, так и в десять – это уж как получится.

      Лешка, придерживая на плече лямки вещмешка, пробирался между составами, то и дело спотыкаясь о рельсы, и все никак не мог найти свой эшелон. Станция даже в вечерние часы напоминала муравейник, в который сунули палку. Посвистывали паровозы, лязгали сцепки, то и дело прибывали и отправлялись составы, суетился народ. От всей этой вокзальной круговерти, казавшейся совершенно бессмысленной и бестолковой,